Культ растительности в различных его проявлениях — от сакрализации отдельных видов растений до дерева (или части его) в функции обрядового символа — практически универсален. Почти столь же универсальна и идея дерева, лежащая в основе представлений о строении Вселенной.
Литература поданному вопросу обширна и неоднократно обобщалась с различных точек зрения, однако только в последнее время благодаря комплексному подходу к изучению духовной культуры и исследованию глубинной семантики обрядности появились теоретически обоснованные возможности соотнесения мифологических н обрядовых структур (например тех же представлений о мировом древе и конкретных обрядовых растительных символов), т. е. основание рассматривать обрядовый символ как знаковый комплекс, в котором концентрируются мифологические представления о мире на различных уровнях от человека и его жизненной субстанции до прообраза всего мироздания. Характерной чертой обрядового символа является его многоаспектность, подчинение закону тождества, по которому растительный или иной символ-предмет, неся в себе частицу жизненной сущности человека, животного, растения, природного явления, вырастает в ритуальном поведении и действии до уровня вселенских категорий и выполняет функции «посредника» между мифологическими мирами. Данная многоаспектность является почвой не только для углубления смысла обрядового символа в сознании, но н для расширения «сферы» его действия, когда одни н те же символы обнаруживаются в различных обрядах.
Знахарские приемы лечения болезней, календарные обряды, свадебный ритуал, обряды при рождении ребенка или при переходе в новый дом несут, казалось бы, различные функции, однако общая их ритуально-мифологическая основа — переход из одного состояния в другое и связанное с этим переходом особое состояние как самих объектов, так и окружающего их мира — порождает необходимость использования определенных универсальных символов и символических действий.
Одним из таких многозначных обрядовых и мифологических символов является карельское карсикко — особым образом обрубаемое или срубаемое хвойное дерево. Обычай делать карсикко был связан с переходными и иными важными для отдельной личности и родовой общины жизненными ситуациями.
Термин karsikko — отглагольное существительное от karsia, что означает в современном языке «обрубать (сучья), выкорчевывать, вырывать что-либо, отделять» и т. д. Исторически термин, вероятно, связан с основой kar- в значении «волосяной (растительный) покров», «мохнатый», «косматый», а также в значении чего-либо выступающего, выдающегося (ср. kari — «отмель», «подводные камни»). Основа kar- составляет корень в словах karva—«шерсть», karja — «скот», karhu — «медведь» и пр. (ср. karahka — «молодая елка, сучок»). Термин kars(z)ikko известен среди собственно карел, а также карел-людиков.
Отвечая на вопрос, в каких случаях делали карсикко, северные карелы сейчас прежде всего вспоминают те деревья, которые обрубали на тонях в память об удачной ловле рыбы неводом. Этот тип карсикко был наиболее распространен еще в начале XX в., и некоторые информаторы сами были участниками действия. Они отмечали, что выбранное по возможности на открытом приметном месте дерево по своим размерам и густоте выделялось среди прочих. Перечисляли обычно десятки тоней с карсикко, по которым на местности узнавали, где следовало тянуть невод. Кроме практического момента — указания на рыбную тоню (карсикко делали также в лесу, как правило, на развилках троп и дорог), дереву приписывалась некая магическая власть над местными водами.
Карсикко обычно вырубал старшина артели неводчиков (т. е. старший также и по возрасту), но могли это сделать за него и другие члены артели, в том числе женщины. П. Виртаранта приводит рассказ одной из них — П. Ремшу, родившейся в д. Костомукша в 1904 г.: «Когда отправлялись на ловлю (неводом), принимали обет; «Если я поймаю сегодня здесь много рыбы, то сделаю карсикко на месте подъема невода». Однажды, когда много поймали, пришлось сделать карсикко на том месте на память...»
Вырубаемое карсикко посвящали св. Петру — одному из наиболее популярных на севере святых — покровителю рыболовов, наряду с Богородицей, Спасом и Егорием (иногда Ильей, культ которого был более развит в Южной Карелии), входившими в категорию «кормильцев» («Петр-кормилец», «спас-кормилец» и т. д.). Перед ловом давали обет: «Если дашь, св. Петр, столько-то и столько-то рыбы — когда четверть бочки, когда половину четверти (просили), — то зарубку и крест сделаем!» Получив требуемый улов, делали карсикко, «благодарили кого-то, водяного, видно, благодарили за то, что дал (рыбу)», — отмечают рассказчики. При упоминании имени святого (или без него) обращались непосредственно к дереву, которое в данной ситуации играло основную роль: «Когда делали карсикко, то это было уже дерево этой тони и дерево то можно было уже во второй раз просить, чтобы оно, на него как надеются, так даст рыбы»
Обрубали дерево на тони по-разному — могли оставить несколько веток у комля пли посредине (например по направлению к северу), отрезав их на некотором расстоянии от ствола, или совершенно очистить ствол от ветвей, но всегда оставляли в неприкосновенности верхушку. Если на месте не оказывалось подходящего для карсикко дерева, то делали на другом дереве (или на старом карсикко) зарубку и ставили крест или какой-либо другой знак, как упоминают информаторы. Крест на тони был своеобразной конструкции и делался таким образом: от дерева отщепляли довольно толстый внешний край, который оставался соединенным одним концом с корнем, а в расщеп вставляли поперечину. Подобные же кресты с зарубками делали на карсикко в лесу. Карсикко, как следует из материалов, несло определенную информацию о вырубившем его или о том человеке, по просьбе которого оно вырубалось. Этим фактом объяснялась и различная форма обрубленного на тонях и в других местах дерева. Если оба родителя вырубавшего были живы, то оставляли по ветке на восточной и западной стороне, если один родитель, то только одну ветку (д. Чиркка-Кемь). Смерть родителей, как следует из сопоставления сведений, могла означать также ветка, оставленная на северной стороне (что характерно и для карсикко, специально вырубаемого по поводу смерти). Таким образом, карсикко на тонях было связано, вероятно, с памятью об умерших родителях, в честь которых по обету вырубалось жертвенное дерево, выполнявшее роль охранителя промысла и покровителя членов промыслового коллектива. Это подтверждается также зафиксированными фактами вырубания на тонях и водных путях карсикко, посвященных конкретным умершим родственникам. В материалах нет упоминаний о ритуальных трапезах на тонях, известно, однако, что прибывшие на место рыбаки (это мог быть и заранее высылаемый член артели) прежде всего разводили огонь — знак того, что тоня занята. Традиционный костер зажигали также во время трапезы на местах пересечения водных и пешеходных путей, на которых, как правило, были вырублены карсикко.
Магическая связь между карсикко и вырубившим его человеком, продолжающая сохраняться и после его смерти, раскрывается в записях, сделанных в д. Ювялакша (Калевальский р-н). Здесь на перевалочном пункте на берегу озера находилось известное в округе карсикко, вырубленное в 1914 г. уходящим на войну новобранцем для своей матери. «Приходи к этому дереву, мать,— говорил он ей, — если я пропаду, то дерево это останется в память обо мне». Мать, пока была жива, приходила к этому дереву всегда»
Начиная от вершины, на которой была оставлена одна незначительная ветка, ствол на протяжении около метра был полностью очищен от ветвей.
Дошедшие до нашего времени сведения дают основание заключить, что в прошлом вырубание карсикко было широко распространенным явлением и сопровождало большинство ритуальных действий, связанных с какими-либо значительными событиями в жизни семьи, рода, отдельной личности. В литературе имеются сведения о карсикко как элементе обрядов инициации, проводящихся в момент приобщения молодого промысловика к охотничьей или рыболовной артели после добычи им первого зверя, птицы или получения первой в своей жизни доли улова рыбы.
Многие карсикко в лесах и на тонях могли быть связаны именно с этим обычаем.
Широко известным, по старым источникам, был в Восточной Финляндии обряд вырубания карсикко лицом, впервые совершавшим поездку в город, на ярмарку или праздник, которого в восточных и северных областях страны называли harkapoika (harka— «бык», poika—«мальчик, парень») или hurri-kas (см. ниже). Он должен был устроить трапезу для своих попутчиков (harkiaiset, haran tappajaiset — «убить быка») и вырубить карсикко около дороги невдалеке от населенного пункта. Неженатый оставлял верхушку (все нижние ветви обрубались), женатый — две ветки наверху, вдовец отрезал и вершину дерева. После этого сделавший карсикко подносил присутствующим чарку вина, которую выпивали, сидя на обрубленных ветвях, раскладывавшихся по обе cтороны тропы, ведущей к основанию дерева (ср. раскладывание на земле хвойных веток в похоронном обряде)
Карсикко, по некоторым сведениям, вырубалось и для старого человека, как предполагалось, в последний раз совершавшего поездку в город или на ярмарку. Ю. Крон упоминает также об «общественном» карсикко в районе г. Хамина, на котором прибывающие сюда саволаксы обрубали ветви посредине ствола для людей среднего возраста, а нижние — для пожилых.
У финляндских карел и в провинции Саво было обыкновением делать карсикко впервые прибывшему в дом гостю. Посредине дерева (вершину не трогали) оставляли две ветви, если гость был семейный, одну — если холостой. Иногда ветка указывала то направление, откуда прибыл гость. По материалам С. Паулахарыо, в некоторых местностях Северной Финляндии было принято при появлении впервые в деревне (вероятно, на праздник) молодой девушки делать карсикко на опушке леса, оставляя нетронутой вершину и «рукав», т. е. ветку на той стороне, откуда прибыла девушка. Как девушку, так и обрубаемое дерево (ель) называли в данном случае «хуррикас». В нижней части ствола парни делали большую засечку, на которой вырезали имя девушки и год совершения обряда.
Прибытие в незнакомую местность или появление в чужом доме требовало определенных охранительных действий на данной территории, причем не только со стороны прибывшего. «Совсем незнакомый гость пришел, как раз бы надо зарубку сделать», — говорили домохозяева в Северной Финляндии.
Пространственный переход и смена статуса, явившиеся основой для обряда вырубания карсикко в предыдущих примерах, особенно наглядно должны были отразиться в обрядности, связанной со свадьбой. Из некоторых местностей Северо-Запада КАССР имеются сведения о вырубании карсикко для молодой, впервые после свадьбы принимавшей участие в работах вне дома (что часто происходило по окончании шестинедельного переходного периода, в течение которого молодые считались не имеющими haltia — духа— охранителя). В Юшкозере и Ухте (нынешний пос. Калевала) обрубленные ветки приносили в подол молодой, говоря: «Половина— сыновья, вторая (половина)—дочери!» На пожне молодая угощала всех баранками и другой стряпней. Принимавшие участие в трапезе высказывали молодой пожелания счастливой жизни в новом доме. Сведения о вырубании карсикко для молодой, называемого «хуррикас», имеются также из районов Северной Финляндии.
В финляндской провинции Северная Карелия «именное дерево» обрубалось для каждой пришедшей в дом невестки. Хорошее состояние и рост дерева означали счастье и удачу для конкретного лица, высыхание—болезни и короткий век. Поэтому за деревьями ухаживали и приносили им пожертвования.
В Хяме еще в середине XIX в. в сельской местности было принято после перехода невесты в дом жениха подвешивать нитки, ленты и отрезы материи к деревьям около ворот, в особенности, если это были старые жертвенные деревья.
Вышеприведенные сведения об «именных деревьях» молодой, обрубаемых в целях обретения благополучия в ноной семье, У. Харва связывает с широко распространенным в разных районах Финляндии обычаем устанавливать во дворе или около дверей дома или амбара в день именин члена семьи nimikkokuusi — «именинную ель», которая на севере называлась «именинное карсикко».
В некоторых случаях это была елочка, на которой обрублены все ветви, кроме верхушки. На «именинную ель» в ряде районов вешались украшения и подарки. По получении такого поздравления следовало выставить угощение. Как правило, эти действия практиковались среди молодежи — парни устанавливали елочку для девушки и наоборот. В южных провинциях Финляндии имел хождение также обычай делать для именинника куклу в человеческий рост, которую скрытно вносили в дом. Для женщин делалась кукла-мужчина, а для мужчин — женщина.
Факты вырубания карсикко на пожне для пришедшей в дом невестки соотносятся со сведениями из Северной Финляндии об обрубании дерева (hurrikas) по прибытии на отдаленные от дома сенокосные угодья.
Так или иначе, обрубалось ли дерево в процессе приобщения нового члена семьи к родовым и домашним духам или же обработка несла функции оберега при освоении новых «чуждых» пространств (ср. вырубание карсикко в связи с появлением в незнакомой местности), местоположению его в большинстве случаев присуща пространственная маргинальность. Особым образом обработанные деревья, находящиеся на перекрестках троп и дорог невдалеке от деревень, на берегах озер, на краю старых полей, лугов и подсек, еще и сейчас можно увидеть во многих северных и южных районах Карелии (на территории расселения лнввиков и людиков автором зафиксированы такие деревья в Кондопожском, Прионежском, Пряжинском районах). Из Карельской Масельги (Медвежьегорский р-н) имеются фотоматериалы и сообщения о нескольких старых соснах, стоящих на окраине деревни на опушках леса (одна из них — перед входом на кладбище), на коре которых были вырезаны кресты в человеческий рост. Местные жители рассказывали о старике, который время от времени обновлял эти кресты-зарубки, объясняя это тем, что они якобы «охраняли деревню». Деревья носят следы обрубания ветвей. Как и всякий обрядовый символ, несущий семиотическою, знаковую нагрузку, карсикко в своем пространственном положении двойственно. И в горизонтальной, и в вертикальной плоскости оно, выступая как знак вполне материальной территориальной границы или же границы стихий — земли, воды, неба, несет также и чисто мифологические функции, находясь на грани мира мертвых и мира живых. Разграничивая сферы и миры, оно осуществляет в то же время необходимую между ними мифологическую связь. Как уже отмечалось, карсикко на тонях и перекрестьях водных и сухопутных путей могли посвящаться умершим родственникам (позднее — святым православной церкви), но наиболее явственно религиозно-мифологические функции карсикко проявляются в похоронном и календарных обрядах, непосредственно связанных с культом умерших. Что касается представлений о дереве как связующем звене между потусторонним миром и миром живых, то их можно проиллюстрировать сведениями о так называемой «исповеди дереву» из района расселения карел-людиков: если последний час застанет вдалеке от населенных пунктов или не будет возможности найти священника, то следует встать на колени под деревом и исповедаться ему во всех грехах. Дерево желательно найти такое, которое свалено ветром и зависает над другим, поскрипывая при каждом движении воздуха. Это-то поскрипывание и услышит «всевышний». После исповеди на дереве следует топором или ножом вырезать крест. Считалось, что лучше исповедоваться скрипучему дереву, нежели плохому попу.
Судя по имеющимся данным, смерть человека у карел и восточных финнов воспринималась как переходное состояние души, которая и после кончины ее обладателя продолжала существование в различных видах, сохраняя, однако, магическую связь с жертвенным деревом — карсикко, вырубаемым прежде на родовом кладбище, в непосредственной близости от могилы. Основные представления и ритуальные действия, связанные с деревом смерти, так или иначе проявляются и в других переходных и кризисных ситуациях, требующих вырубки карсикко.
В материалах К. Хорнборга из Саво, приводимых Ю. Кроном, имеются любопытные сведения о карсикко как объекте, или, вернее, посреднике в культе умерших родственников: если кто-либо отделялся от семьи и поселялся отдельно, то одним из первых дей-ствий на новом месте был выбор «места для карсикко» и сохране-ние от порубок небольшой рощицы из хвойных деревьев непода-леку от дома. В этой роще делали карсикко для каждого умер-шего в доме человека. Сразу, как только в рощице появлялось первое карсикко, там начинали приносить жертвы умершим. Жертвы, которые посвящались не конкретному лицу, а всем умершим, были разнообразны. Когда в доме забивали скот, то первую чашку приготовленной еды несли в карсикко (именно так называли всю рощу). Умершие получали и долю ухи, сваренной весной из рыбы первого улова. Осенью, когда убирали урожай зерновых, горсточку зерна от каждого сорта относили на жертвенное место, для умерших отрезали также краюху от первого испеченного хлеба из зерна нового урожая. Если в доме неожиданно появлялось де-нег больше обычного, то какую-нибудь мелкую монету относили в жертвенную рощу. Со временем (в немалой степени в резуль-тате деятельности сначала католических, а затем лютеранских церковников) священные рощи саволаксов вырождались и в ко-нечном счете сократились до одного единственного дерева, за которым сохранилось название «карсикко». Невдалеке от дома, как правило, на берегу озера или на обочине дороги, выбиралось под-ходящее дерево — по большей части сосна (лиственные деревья никогда не использовались), у которой обрубались от комля все высохшие ветки. Когда в доме умирал кто-либо из стариков пли человек, чтить душу которого считалось необходимым (умершие дети и батраки уже не удостаивались подобной памяти), обрубали нижнюю живую ветку сосны и к корням дерева начинали прино-сить пожертвования. В дальнейшем по смерти взрослых членов семьи от карсикко каждый раз обрубали по одной ветви. Так об-разовался новый тип почитаемого дерева — общественное (родовое) карсикко умерших.
Литературные источники и архивные материалы середины XIX в. свидетельствуют о широком бытовании в районах Восточной Финляндии подобной формы карсикко. Общественные поминальные деревья, стоявшие в деревнях вдоль дороги к кладбищу или непосредственно у входа, представляли собой выделявшиеся своими размерами хвойные деревья, изрезанные крестами (ristipetäjä), обрубленные с комля, с множеством зарубок на стволе. По-хоронная процессия останавливаясь у дерева, поминала усопшего вином или пивом, обрубались нижние ветви или вытесывалась часть ствола. На образовавшейся ровной поверхности вырезались инициалы и год смерти покойного (иногда год рождения). В иных местах ограничивались вырезанным на стволе или зарубке крестом.
Имеются некоторые сведения и о выборе отдельного дерева для карсикко в память о покойном. У такого дерева часто обрубалась верхушка, сохранялась одна ветка по направлению к кладбищу или дороге, если покойник не состоял в браке, или же две — по направлению к лесу, если покойник был семейным. По свидетельствам из Саво, таким же образом были обрублены ели, которые в этой местности ставились по обе стороны крыльца при выносе покойного.
В материалах из Северного Приладожья (Янисъярви) говорится о «небольшой жертве», приносимой корням поминальной сосны при проводах покойного, упоминаются также ленты разноцветной материи, которые привязывались к веткам дерева, «так же как на жертвенных деревьях на кладбище и на могильных крестах». Данное дополнение подчеркивает связь между поминальными деревьями вне кладбища и деревом на могиле, что, вероятно, было характерно в прошлом для всей территории, населенной карелами. Под давлением усиленной христианизации подавляющее большинство населения восточных районов Финляндии (в том числе карелы) давно лишилось своих родовых кладбищ, находившихся ранее па местах известных еще недавно отдельных жертвенных деревьев и камней — реликтовых остатков «священных рощ». Православие же во многом несравненно терпимее относилось к проявлениям дохристианских культов, особенно на национальных окраинах России, каковой была и Карелия. Одним из примеров тому явилось сохранение системы древнейших родовых кладбищ и священных мест, как и некоторых архаических элементов похоронно-поминального культа.
Главный признак карельского кладбища (осн. термины — kalmisto, kalmis(z)mua /kalma — «смерть», «могила», mua — «земля»/ или просто kuusikko — «ельник», реже männikkö— «сосняк») — выделяющаяся на местности тесная группа хвойных деревьев. Подавляющее большинство старых кладбищ находится в непосредственной близости от воды — на мысах и островах и, как правило, на возвышенных местах. Практически все большие деревья на старых кладбищах носят следы обрубки сучьев, вершин. Карсикко находятся как рядом с кладбищами, так и непосредственно у могил. Большинство из них имеет сложную конфигурацию, ветки обрезаны с разных сторон, длина их от места обреза до основания ствола колеблется от полуметра до 2—3 м. Однако на многих кладбищах наблюдается тенденция оставлять более длинные концы или нетронутые ветви с северной стороны дерева (возможно, с северовосточной, по направлению большинства старых погребений — юго-запад— северо-восток). Неизменный атрибут карельских кладбищ— подвязанные к могильным столбикам или крестам, а также к деревьям ленты (или более широкие полосы) белой материи, традиционные tuulipaikat (Северная Карелия — tuuli — «ветер», paikka — «платок») или pel'onat (Сегозерье). В более южных районах роль «ветровых платков» могли играть также браные полотенца. На кладбище д. Корза (р-н Сямозера) на нескольких старых соснах с обрубленными ветвями и вершинами (термин «карсикко» в данном районе неизвестен, хотя деревья с обрезанными ветками встречаются на всех традиционных для карсикко местах и даже в самих населенных пунктах) обнаружены березовые веники, которыми «опахивают» могилы родственников при посещении кладбища. На одной из сосен без вершины ритуальное помело находилось между обрезанными ветвями на высоте около 3 м от земли. Функции карсикко позднее были перенесены на могильный столбик или крест (ср. севернокарельское ristinpuu — «крестовое дерево»), что выражалось, в частности, как в привязывании к нему поминальных платков и полотенец, так и в хранении у основания креста веника для опахивания могилы. Типологически сходные действия, свидетельствующие об общей их мировоззренческой основе, зафиксированы у населения данного района (деревни Эссой-ла, Олёкка) в области лечебной магии. Если болезнь «приходила» от воды во время мытья в бане («диагноз» определял знахарь путем смотрения в воду с использованием наговоренной «четверговой» соли и нательного креста), то для избавления от недуга парились в трех банях, смачивая веник соленой водой или поливая ее на каменку, после чего этот веник относили на дерево и укладывали в развилку между ветвей. Ритуальная роль березового веника (как и помела из хвойных пород, которыми опахивают могилы в более северных районах) многообразна. Березовый веник и хвойное помело в обрядности, по различным сведениям, выступают в роли материального символа некой жизненной субстанции, заместителя «души», что, вероятно, связано с представлениями о зеленых ветвях как средоточии животворной природной силы.
На старых карельских кладбищах почти каждое дерево имеет определенный знак—вырезанный в коре крест или зарубку-затес, в которой часто можно обнаружить вбитые в дерево кованые гвозди или даже подковы — магические обереги из железа В затесе в обрамлении образовавшихся по краям наростов (зарастание повреждений на дереве) в центральных районах Карелии и сейчас можно встретить резной деревянный крестик выгорецкой работы (старообрядческий Даниловский монастырь на р. Выг). Подобные крестики прибивались также к надмогильным столбикам, на которых кроме них встречались врезанные в специальную нишу части медных иконок складней. Деревянные «крестики — иконки», врезанные в карсикко у могил, по своей функции, а часто и по внешнему виду (доска определенной конфигурации) соотносятся с «карсикколаута» (lauta — доска) — дощечкой с вырезанными на ней инициалами покойного крестом и другими знаками, прибивавшейся к поминальному дереву карсикко на похоронах по дороге на кладбище (или в иных собых случаях)
В материалах из Центральной Финляндии упоминается о карсикко, которое вырубали на берегу озера на каком-либо этапе длительного водного пути. Карсикко делают на каком-нибудь мысу, когда меняют гребцов. Если на этом месте нет хвойных деревьев, а только березы, то вытесывается дощечка, которая прибивается к дереву». Наряду с вырезанием знаков на дереве, карсикколаута прибивавшаяся в память об умершем, — явление, широко известное на территории расселения финляндских карел и саволаксов. Церемония, происходящая у поминального дерева, в общих чертах повторяет вышеописанные. Перед ритуальной чаркой к дереву прибивали дощечку, вырезали крест, иногда обвязывали дерево ниткой или лоскутком материи.
Термин «карсикко» сохраняется и за дощечкой, прибивавшейся в некоторых местностях Восточной Финляндии к внешней стене неотапливаемой части дома умершею. В данной связи следует отметить, что функции карсикко, перенесенные на часть дерева — доску определенной формы, несла также и карсикколаута, укрепляемая на доме в честь приезда редкого гостя Ю. Крон приводит выдержку из записей, сделанных Э. Леннротом во время путешествий по Восточной Финляндии в начале XIX в, в которой упоминается об обычае отмечать приезд какого либо важного гостя тем, что в сенях над дверью, ведущей в гостевую комнату, прибивали выкрашенное красной краской и вытесанное из доски изображение человеческои фигуры размером с ладонь Это изображение, как и карсикко, называли hurrikas или hurrinpuu (puu — «дерево») По сообщению М.А. Кастрена, в Северной Финляндии находили старые деревья, на поверхности которых были вырезаны изображения человеческих фигур. В районе Соданкюля прежде было обыкновением, приезжая впервые в какую-нибудь незнакомую местность, вырезать себе изображение (ср. карсикко), называемое «хуррикас».
В финляндской провинции Северная Карелия в конце прошлого века путешественники наблюдали на старой сосне, стоявшей на возвышении у дороги, вырезанное топором человеческое изображение, под ним была вычерчена дата. Местные жители рассказывали, что некоторое время назад на другой стороне дороги, напротив того места повесилась полоумная женщина. Характерно, что здесь вместо обычных инициалов покойного было вырезано изображение.
С. Паулахарью упоминает виденные им в Беломорской Карелии (северные районы КАССР) грубо очерченные ножом или нарисо ванные сажей антропоморфные изображения на стволах деревьев с облупившейся или специально содранной корой. Изображения делались на местах удачного промысла. Э. Леннрот сообщает в своих путевых заметках, что в сосновых лесах к северу от Кандалакши он на многих деревьях вдоль дороги видел вырезанные в коре «человеческие изображения», перевернутые вниз головой. Назначение их для собирателя осталось неясным.
В этой связи представляют интерес факты использования антропоморфного изображения в качестве оберега-охранителя от злой силы. В финляндской провинции Северная Карелия на месте лова рыбы на высоте 1—2 м на дереве или жерди устанавливали изображение человеческого лица в виде маски из двойного слоя бересты с вырезанными глазницами, носом и ртом, называвшееся kalajumala — «рыбный бог». Изображению приписывали способность ограждать место и орудия лова от сглаза и прочих напастей, так как пришедший с недобрыми намерениями сначала, независимо от своего желания, видел изображение, а потом уже сети или мережи. Вероятно, оберег существовал как от людей, так и от «нечистых» духов, насылаемых, по поверьям, колдунами. Изображение, таким образом, служило апотропеем, притягивало и «нейтрализовало» злую силу. Здесь функции kalajumala соотносятся с подобным же значением карсикко на тони, которое выступало в роли «хозяина» (и охранителя) конкретного рыбного места.
Термином kalajumala называли в Северной Финляндии также обрезаемые на уровне человеческого роста деревья. Такие пни оставляли на местах удачного лова рыбы, верхняя часть их вытесывалась в виде перевернутого конуса. Деревья подобным образом обрубались и в случае удачной охоты, например на оленя (peura-patsas — букв, «олений столб»). У саамов такие «столбы» известны как «заменители» каменных сеидов, им они поклонялись во время промысла. Этим деревянным сеидам часто придавалась грубая форма человеческой головы. Фигура, вырезанная в дереве, представляла собой изображение духа — хозяина. По замечанию М. Нораэуса, описывавшего культ умерших у финских саамов (материалы второй половины XVII в.), «изображение из дерева означает того человека (умершего. — А. К..), которому приносят жертву» («голову» и «шею» изображения обмазывали кровью жертвенного оленя).
Функция знака, указывающего на объект принесения жертвы, наиболее отчетливо проявляется в лопарском обычае установки антропоморфного изображения в рост умершего на могиле животного, предназначавшегося покойному на «том свете». В материалах XVIII в. из Норвежской Лапландии имеется свидетельство, что те изображения «богов», которые вырезались лопарями из пней деревьев, должны были в точности соответствовать определенным традиционным формам и размерам, для того чтобы каждый из «богов» мог определить ту жертву, которая предназначалась именно ему. Поэтому перед изображением требовалось вычерчивать «имя», т. е. соответствующий («родовой»?) знак.
На связь лопарских антропоморфных изображений с культом умерших указывают также материалы о «личинах» на надгробных крестах православных (кольских) саамов, опубликованные Т. В. Лукьянченко. Под нижней перекладиной креста, на могилах, относящихся к наиболее старым погребениям с сохранившимися надмогильными памятниками (рубежа XIX и XX вв.), были обнаружены изображения человеческого лица, вырезанные на поверхности уходящего в землю основания надгробия. На крестах, по сообщению местных жителей, вырезали личины для того, чтобы «обеспечить спокойную жизнь умершему» на том свете и «сохранить какую-то связь между умершим и его родственниками, которые всегда могли прийти на могилу и увидеться с ним». Данная традиция была известна также и другим группам саамов, в том числе принадлежавшим к лютеранской церкви.
Одним из основных назначений карсикко умершего была его охранительная функция. Когда душа умершего, по поверьям, устремляется на поиски родного дома, то, увидев на карсикко соответствующие знаки (например вырезанные инициалы покойного), останавливается и дальше этого места уже не двигается. Здесь находят отражение представления о способе «привязки», некой нейтрализации «бродячей души» — тени умершего, представляющей опасность и причиняющей беспокойство живым (в особенности родственникам) в том случае, если не был соблюден полностью обряд похорон.
Наряду с поминовением в доме умершего, ритуальные действия, связанные с карсикко (в том числе трапеза или пожертвование корням дерева, что отражает, вероятно, более ранние представления,— ср. карсикко на могиле), прежде представляли собой необходимый элемент похоронного обряда, способствуя беспрепятственному переходу умершего в другой мир, «закрепляя» за душой место обитания, привязывая ее к символическому «заместителю»— именному дереву с вырезанными на нем знаками — изображением или впоследствии заменившими его инициалами.
Рассмотренные материалы ставят в один ряд субъект действия с антропоморфным изображением, сделанным в особой ситуации на дереве, и позволяют предположить, что данное изображение являлось материализацией представлений о личном духе — охранителе, вероятно, ассоциировавшемся в народном сознании с умершим родственником. Как следует из конкретных народных представлений, антропоморфное изображение могло принадлежать лишь умершему, собственное изображение (или вообще кого-либо из живых) исключалось, считалось грехом, могло принести значительный вред, если им воспользуются злые силы. Наряду с такими атрибутами, как волосы, ногти и пр., находившимися в соприкосновении с телом, любое изображение несло в себе значительную долю жизненной силы и по законам магии подобия отождествлялось с конкретной личностью. Отсюда происходит, к примеру, боязнь фотографирования, неоднократно отмечаемая собирателями XIX и начала XX в. Что-то подобное человеческому изображению могло использоваться только в определенных экстраординарных условиях при сознательном обращении к сверхъестественным силам (например при гаданиях на святки). В Северной Карелии записан рассказ об охотнике, сделавшем в лесной избушке из чурки «болвана» — «деревянного старика» и в шутку позвавшем его за стол. Результатом такого неосторожного обращения было якобы немедленное появление лешего В свете вышеприведенных данных антропоморфное изображение на дереве (как, вероятно, и само карсикко, — ср. «хуррикас» — синоним карсикко) в определенной кризисной ситуации, по замечанию собирателей, вырезаемое «для себя», могло быть только изображением или некой эманацией духа умершего (шире — представителя потустороннего мира), выступавшего в роли охранителя.
Обобщая сведения о рассмотренных типах карсикко, отметим, что вырезание знаков или затесывание ствола, обрубание ветвей или кроны, а также срубание всего дерева в основе своей сходны и связаны с нарушением целостности (ритуальная порча), что можно интерпретировать как определенный вид жертвоприношения (ср. обрубание карсикко у карел и вырубание «столбов» у лопарей по обету на местах промысла). «Обещанное» и посвященное предкам жертвенное дерево после нанесения особых знаков становится собственностью и как бы частью самого умершего предка, его представителем, играя роль посредника между людьми и потусторонними силами (к вырубленному однажды карсикко на тони уже непосредственно можно обращаться с просьбой о ниспослании удачи). Примером может служить характерная для многих народов сакрализация посвященного (пожертвованного) божеству животного и отношение к нему как к представителю этого божества. Так, у эвенков посвященный божеству олень «сэвэк», снабженный знаками — тамгами этого божества (ненцы наносили тамгу кровью жертвенного животного), особо почитаем и носит на спине специальную сумку, в которой собраны шерстинки — души всех оленей (ср. ниже значения термина «хуррикас»). Посвящение дерева предку порождает в свою очередь и те пожертвования, которые приносятся в священную рощу под карсикко (ср. обмазывание кровью «столба»), а также, вероятно, и стремление придать антропоморфный облик «заместителю» умершего предка. В этом своем качестве дерево, обладая определенной сакральной силой, может выступать и в роли духа — охранителя человека, находящегося на территории чужого рода, а значит, в сфере влияния потенциально враждебных сил.
Карсикко, наряду с пространственным переходом, выступает вероятно, также в роли охранителя в критический период жизни человека, обеспечивая переход не только в пространстве, но и во времени. Смерть, свадьба, инициация, как известно, являются теми кризисными точками, когда человек теряет некое свое прежнее естество и приобретает новое. Характерно, что именно в эти моменты перехода вырубается карсикко. Но что кроется за конкретным действием — обрубанием ветвей в столь разных обрядах? Для ответа на этот вопрос необходимо рассмотреть парадигму значений термина «хуррикас».
Термин hurrikas, как следует из вышеприведенных примерок, во многих случаях оказывался синонимом карсикко и обозначал либо обрубаемое дерево, либо несущее те же функции изображение. Как отмечалось, в Восточной Финляндии так называли и новоиспеченного члена молодежной группы, вырубавшего карсикко. Одним из основных значений слова hurrikas было «незнакомый, редкий гость, чужак». Термин известен также в значении «проситель», «нищий» — человек, в обмен на определенное угощение (например чашку кофе) получающий рыбу на тони, зерно, молоко и т. д. Hurrikas в Центральной Финляндии называли просватанную невесту, которая с сопровождающими собирала в домах деревни шерсть, масло, платки, рукавицы и прочее—что давали. Чужака, нищего и жениха также (в разных местах) называли hurri. По старым записям известно значение слова hurri как некоего мифологического, потустороннего существа. В Саво глагол huristella обозначал «колдовать, лечить колдовскими методами». Huri(e) — на большей территории КАССР и в Восточной Финляндии обозначал помешанного, находящегося «не в себе» человека.
Отметим, что большинство приведенных выше понятий объединяет в данном случае момент переходного состояния, отсутствие определенного качества, которое раскрывается наиболее отчетливо в связи с понятием «хуррикас» — «инициируемый», т. е. человек в момент смены социального статуса или в состоянии, связанном с вмешательством потусторонних сил, переходного периода «временной смерти», потери жизненной силы и покровительства духа — охранителя. О представлениях, связанных со свадьбой и состоянием человека в незнакомой местности, речь шла выше. Что же касается нищих, то уже отсутствие статуса и «рода — племени» вело к осознанию их неполноценности и как следствие — приписыванию им связей с потусторонним миром. Сумасшествие осознавалось как прямой результат вселения в тело человека «инородной души», потерн покровительства предков в лице конкретного духа — охранителя, что доказывают и способы, применяемые при «лечении»,— непосредственное обращение к покойникам с просьбой «отпустить» душу больного. Особое значение в этой связи приобретает зафиксированное в Северной Карелии понятие «olla huureissa». Когда охотник или рыбак, впервые в сезон отправившийся на промысел, возвращался ни с чем, то данное его состояние определяли как «tuli huureissa» или «находится (в) huureissa». Этот же термин употреблялся в разговоре о девушке, не привлекавшей внимания парней на празднике и не участвовавшей в играх.
В обоих случаях речь идет об отсутствии у данных лиц того, что называется удачей. Понятие «удачи», «доли» (osa, onni и пр.) в народном сознании выделялось в некую конкретную и в то же время отвлеченную духовную субстанцию, от которой зависел ход человеческой жизнедеятельности (ср. «у каждого свое счастье»). Это понятие тесно переплеталось с, представлениями о душе и духе—покровителе (как «долю», так и предка-покровителя можно было изменить или поменять путем определенных ритуальных действий— смена имени и пр.). Для восстановления потерянной удачи (или предотвращения возможной неудачи) на промысле существовал ряд магических приемов, в том числе, как видно из вышеприведенных материалов, обет вырубания карсикко. Что же касается второго случая — отсутствия у девушки привлекающих парней качеств, то здесь, по традиции, необходимо было прибегнуть (в том числе при помощи растительности) к так называемому «поднятию лемби» — получению (или увеличению) путем воздействия на потусторонние объекты эротической силы, представления о которой во многом соотносятся с более общими понятиями «удачи» и «доли». Исторической основой группы слов на hu(r)- в финском языке, как считает Р. Э. Нирви, является значение «волк» (hurri, hurtta—эвфемизм основного слова susi). Связано это явление с добрачными институтами молодежи и собиранием молодой даров (см. выше), что в Ингерманландии и на Карельском перешейке называлось käydä susimassa «ходить волком». Следует отметить, что и в Карелии невеста, впервые оказавшись в доме жениха, называет себя иносказательно «волком». Иносказания и элементы ряжения, применяемые в названиях и действиях участников свадьбы, инициации (ср. выше — «быk»), а в особенности в календарной обрядности, по-видимому, имеют целью скрыть под личиной или за подставным именем собственную сущность, которой в критический переходный момент в связи с присутствием потусторонних сил и отсутствием покровительства личных духов грозит особая опасность. С другой стороны, представления о человеческой душе (или об одной из душ) в образе животного или птицы общеизвестны, и, возможно, что этот момент реинкарнации нашел отражение в обрядности. Таким образом, иносказания и ряжение, связанные с животным миром, могут оказаться подтверждением того, что в определенный сакральный период «душа», жизненная сила человека концентрируется в некоем обрядовом символе в образе какого-либо животного, которого изображают ряженые, или же просто в шерсти, шкурах, льне, пряже и растениях — неизменном и чуть ли не основном атрибуте ряжения и других обрядовых действий у разных народов. Представления о волосах, а шире — растительности как вместилище какой-то части жизненной силы общеизвестны. То же можно сказать и о хвойном дереве у финно-угорских народов.
Одним из основных, не названных выше значений слова hurri в Восточной Финляндии и Приладожской Карелии было «мохнатое, длинношерстное существо», даже partahurri «бородатый мужчина», а также hurri в значении «длинная шерсть», «одежда из длинной шерсти», «длинношерстное животное» и т. п. Hurrikas называли в Суоярви рукавицы из конского волоса. В разных районах Финляндии употребляют термин hurri, когда говорят о мохнатой собаке, длинношерстной кошке, а также о козе или овце. Таким образом, в группе слов на hu(r)- значения «растительности» (в широком смысле) представлены довольно полно. Напомним, что основа kar-, возможно, также связана со значением «шерсть». Учитывая особенности рассмотренного словарного материала, следует обратить внимание на термин с начальным huu(hu) в сложных словах huunpurema, huunhaukko (букв, «укус» huu) в значении «веснушка» или «синяя или черная точка на коже», которая появляется будто бы перед или после смерти близкого родственника. Выражение jättää huun (hun) kunniaksi (букв, «оставить в честь hu») означает «пропасть», «выбросить», «уничтожить» (ср. словосочетание mennä hukkaan — «пропасть», hukkua — «утонуть» в современном языке). Ю. X. Тойвонен объединяет hu(u) с понятиями «душа умершего», «человеческая душа», находя ему соответствия в финно-угорских, германских и других индоевропейских языках. Следует отметить, что термины с начальным hu- (ср. -uh), обозначающие мифологических персонажей и их имена (в том числе олицетворяющие представления о человеческой душе), имеют широкое распространение и связаны со звукоподражанием. Русское «дух — дыхание» и «душа» являются достаточно яркой иллюстрацией к этому. В этом же ключе, вероятно, следует рассматривать восклицание hurraa (фин.) и русское «ура» (ср. в обрядовом его применении на свадьбе и т.п.). Вероятно, с этой же основой связано карельское huuhel'nikka, huh'lakka (ср. рус. «хухель-ник, хухляк»). В словаре В. И. Даля приведен глагол «хухлякать» — «плакать, кричать по покойнику», что, во-первых, объединяет его с вышеприведенными значениями hu(u), но, вероятно, также связано и со звукоподражанием, ср. кар. huhuta «кричать» (фин. лит. huutaa). Итак, рассмотрение группы слов на hu(r) приводит к мысли, что практически все слова с этой основой были в раннеисторическом сознании связаны с представлениями о духе— покровителе, жизненной субстанции и человеческой душе в разных ее проявлениях.
Типологическое сходство, обнаруживаемое в разных обрядовых комплексах в действиях с так называемыми «сквозными» символами, может свидетельствовать только в пользу того, что эти обряды по своей религиозно-мифологической структуре едины и основаны на сходных мифологических представлениях. Такое сходство легко обнаружить, сравнивая вышеописанный материал о кар-сикко с некоторыми календарными обрядами данного региона.
В декабре, в рождественский сочельник, в период, когда, по поверьям, умершие оставляли свои подземные жилища, выходили на поверхность земли и путешествовали по тундре, норвежские и шведские лопари находили в окрестностях поселения самую высокую сосну или ель (по материалам из Швеции — на расстоянии полета стрелы из лука), на соседнем с нею дереве на высоте вытянутой руки подвешивали «рождественскому люду» (умершим) берестяную посудину в форме лодки с рождественскими кушаниями, а на более высоком дереве с четырех сторон вырезали («величиной с поднос») изображения в виде круга с четырьмя полукружиями по сторонам его. На рождество норвежские лопари на растущем недалеко от вежи дереве вырезали изображение человеческого лица, «мужской личины». Изображение, которое называлось jollevakta (jolle — «рождество»), намазывали птичьим жиром. На севере Швеции «лодки» с пожертвованиями на рождество устанавливали на ветках высоких елей. На дереве при этом вырезали крест и, начиная от корня, ель обмазывали кровью оленя. Кровью обмазывали и берестяную посудину, на ней также вырезали кресты. В некоторых местах в рождественский сочельник устанавливали двухметровое дерево, посредине которого оставляли ветки нетронутыми. Его обмазывали кровью, а на ветки вывешивали кусочки легких, сердца, языка жертвенного оленя (ср. установку подобных деревьев — карсикко на похоронах в Восточной Финляндии).
Эти описания дают ясное представление о той центральной роли, которую играло в период смены годичных циклов хвойное дерево— карсикко у лопарей. Из Алавиеска (Северная Финляндия) имеются сведения об установке карсикко па другой большой праздник— пасху. В этой местности на пасхальной неделе устанавливали около проруби ель с обрубленными ветвями. Ствол был полностью очищен от коры, но верхушка с пучком веток оставалась нетронутой. В этой связи показательно сравнение с материалами по иртышским хантам. Во время жертвоприношений воде ханты у проруби устанавливали еловый столб, на котором было оставлено семь обрубков сучьев. Такое дерево было одной из. форм хантыйского «мирового столба», т. е. «мирового древа», в различных вариантах присутствовавшего при совершении обрядов.
В районах Северной Финляндии на Иванов день во дворе дома устанавливалась ель, на которой были обрублены все ветви, кроме верхушки и нескольких веток посредине ствола. В отдельных случаях оставляли только вершину.
Карсикко устанавливали во дворе также на рождество. В северо-западных районах страны на иванов день и рождество на тонких стволах еловых карсикко (salko) чуть ниже вершины прикрепляли круг из веток с крестом посредине. Крест в круге устанавливали также на специальных жердях. Подобные высокие шесты с крестами в начале XVII в. путешественники наблюдали в Саво. В праздники под таким деревом приносили в жертву козу, бычка и овцу, смешивали кровь и лили в основание шеста, на импровизированный алтарь. Заметим, что еще в конце XIX в. в Северной Карелии в д. Суднозеро нынешнего Калевальского района на празднике успения кровь жертвенных баранов выливали под крыльцо часовни в «священной роще».
В некоторых северных районах расселения русских и в Поволжье на масленицу на особых дровнях возили большое хвойное дерево, обвешанное лоскутами материи и бубенцами. С. В. Максимов, описывая проводы масленицы у русских, отмечает, что в санях вместе с девицей или чучелом масленицы укрепляли сосновую или еловую ветку, украшенную разноцветными лентами. Перед сожжением чучела «снимают с елки ленты и платки и делят их между девушками». Заметим, что деление на части и разрывание обрядового чучела вообще характерно для русских.
Мировое древо предстает в карельских и финских рунах в виде мифологического Большого Дуба, хотя известны и варианты, например, ель с «золотой верхушкой», взобравшись на которую Илмаринeн при помощи магического пения Вяйнямейнена отправляется в Похъелу. В рунах, записанных от М. Перттунена идет речь о том, что Дуб срубают, а части его падают на все четыре стороны света (характерная деталь —мировое древо определяет направления частей света). Далее говорится:
«Если кто там поднял ветку,
Тот нашел навеки счастье;
Кто принес к себе верхушку,
Стал навеки чародеем,
Кто себе там срезал листьев,
Взял для сердца он отраду».
Животворная сила обрядового дерева—«заместителя» мифологического мирового древа, концентрирующаяся в зеленых ветвях, проявляется и в вышеописанных действиях сидения на обрубленных ветках карсикко во время трапезы, которую организует инициируемый, а также в бросании веток в подол молодой. Хвойные ветки (согласно произносимым при этом словам) способствуют семейному счастью и рождению детей. Последнее свойство хвойных веток, хвои — увеличение плодовитости — зафиксировано в представлениях северных карел. Во время святок хвойное помело, которым обметали под печи, относили в хлев: «тогда овцы ягнились в следующем году».
Идея древесной ветви как вместилища души досконально разработана Дж. Фрэзером. Интересно, что имеются и прямые указания на эту связь. Так, в Дмитровском крае в Подмосковье, по материалам А. Б. Зерновой, в ветки, которыми украшают стены и передний угол избы на троицу, по местным поверьям, вселяются души умерших родственников. Обрубание ветвей (жизненной силы), срубание обрядового дерева, как и жертвоприношение священного животного, в обрядовом отношении типологически сходны и представляют собой действие, производящееся в той или иной переходной или кризисной ситуации в целях восстановления разрушенного миропорядка, сотворения новой жизни, получения необходимой жизненной энергии на будущее.
1 См., например, статью «Древо мировое» в энциклопедии «Мифы народов мира». М., 1980, т. l, с. 398—406. Одна из первых обобщающих работ на эту тему— Holmberg П. Elämän puu. H., 1920.
2 Толстой Н. И. Из грамматики славянских обрядов. — В кн : Труды по знаковым системам. Тарту, 1982, вып. 15, с. 57—69; Байбурин А. К. Жилище в обрядах и представлениях восточных славян. Л., 1983; Бернштам Т. А. Обряд «расставание с красотой». (К семантике некоторых элементов материальной культуры в восточнославянском свадебном обряде). — В кн.: Памятники культуры народов Европы и европейской части СССР. Сборник музея антропологии и этнографии им. Петра Великого. Л., 1982, т. 38, с. 43—66 и др. работы.
3 Virtaranta P. Vienan kyliä kiertämässä. П.. 1978, s. 237.
4 Virtaranta P. Vienan kansa muistelee. H., 1958, s. 735; Idem. Vienan kyliä kiertämässä, s. 186.
5 Virtaranta P. Vienan kyliä kiertamässä, s. 186.
6 Vilkuna К Туö ja ilonpito H. 1946, s 107
7 Районы Восточной Финляндии, некогда населенные карелами и близкородственными им племенами (саво), сохраняли в своей традиционной культуре еще в недавнем прошлом множество характерных (и весьма архаических) черт, прямо соотносимых с традициями карел Карельской АССР. По районам Восточной Финляндии имеются более ранние литературные и архивные сведения
8 Krohn J. Suonien siniin pakanallisen jumalan palvelus. H. 1894. s. 41; Vilkuna К. Työ ja ilonpito, s. 110
9Ibid, s. 41.
10 Paulaharju S. Kiveliöitten kansaa. H.. 1937, s 331.
11 Nirvi R. E. Petojen nimitykset kosinta- ja hääsanastossa.— Suorni. H.. 1982, 123:3. s. 84
12 Ibid., s. 6.
13 Krohn К Suomalaislen runojen uskonto. H, 1915, s 169.
14 Vuorela T. Kansanperinteen sanakirja. Porvoo; Helsinki- Juva, 1979, s. 293; Nirvi R. E. Op. cit., s. 86.
15 Vuorela T Op. cit., s 85
16 В Восточной Финляндии, где кладбища находились, как правило, у церквей и могли быть на значительном расстоянии от населенного пункта, похоронная процессия, двигавшаяся по воде на лодках, останавливалась на каком-либо мысу, где вырубалось карсикко в память о покойном (Krohn J. Suomen suvun pakanallinen, s. 40)
17 Virtaranta P Lyydiläisiä teksteja H, 1964, 3, s. 201—202.
18 Krohn J Suomen sivun pakanallinen, s 38—39
19 Krohn J Suomen suvun pakanallinen s 38—39 20
20 Ibid s 36.
21 Kemppinen I Haudantakainen elämä karjalaisen muinaisuskon ja vertailevan uskontotieteen valossa H, 1967, s 36.
24 Krohn J Suomen suvun pakanallinen s 40
25 Vuorela T Op cit s 145
26 Krohn J Suomen suvun pakanallinen s 79 Nirvi R E Op cit, s 87
27 Krohn J Suomen suvun pakanallinen, s 40
28 Наrvа U. Suomalaisten muinaisusko. Porvoo; Helsinki, 1948, s. 358. Так же поступали на удачных промысловых местах эвенки, которые снимали с дерева часть коры и вырезали на стволе схематичное изображение бородатого человеческого лица (там же, с 358). Антропоморфные изображения, вырезавшиеся на стволе растущего дерева, известны также у саамов, европейских и сибирских ненцев, хантов, алтайцев и других народов Евразии.
29 Lonnrot Е. Elias Lonnrotin matkat. H., 1902, s. 103.
30 Vuorela T Op. cit., s. 128.
31 В Северо-Восточной Финляндии такие «столбы» еще в XIX в. можно было встретить в лесу, на тонях, на местах жемчужного промысла, охоты на оленей. Местное население, которое в какой-то степени сохранило традицию вырубания «столбов», считало их «богами» живших здесь ранее лопарей. По преданиям, лопари перед началом лова рыбы (ср. карсикко) давали обет вырубить изображение «бога», если получат большой улов. То же делали при добыче оленя. В рыбных местах по берегам рек «столбы» стояли группами — до десятка и более в одном месте. На р. Юмисъеки на них были вырезаны даты и родовые знаки, а также буквы латинского и русского алфавитов Самые ранние даты приходились на 1763 и 1789 годы, оба столба были снабжены русскими прописями (Krohn J. Suomen suvm pakanallinen., s. 77).
32 Holmberg U. Lappalaisten uskonto. H., 1915, s. 38.
33 Ibid., s. 18.
34 Krohn J. Suomen suvun pakanallinen., s. 76.
35 Лукьянченко Т. В. О некоторых особенностях погребального обряда кольскик саамов. — В кн.: Природа и хозяйство Севера. Мурманск 1981, вып 9 с 94.
36 Kemppinen I Op cit, s 44
37 Nirvi R E Op. cit., s. 79-102, Vilkuna A. Hurri-pesye.— Virittäjä, 1952, N 1, s. 22—30; Vuorela T Op cit., s. 85.
38 Nirvi R. Е. Op. cit., s. 94.
39 Ср. зафиксированное у карел представление об отсутствии личного духа—охранителя в период святок.
40 Из последних работ на эту тему см.: Конкка У. С. Имя, волосы и «белая воля» невесты — главные объекты оплакивания в карельских свадебных плачах. — В кн.: Фольклористика Карелии. Петрозаводск, 1978, с. 71—94; Берн-штам Т. А. Указ, соч., с. 57 и др.
41 Рихтер Е. В. Некоторые особенности погребального обряда сету. — Советская этнография, 1979, № 2, с. 116—128.
42 Vuorela Т. Op. cit., s. 85.
43 Nirvi R. E. Op. cit., s. 89—90.
44 Suomen kielen etymologinen sanakirja. H., 1955, 1, s. 83; Vuorela T. Op. cit., s. 86.
45 Мифы народов мира. М., 1982, т. 2. Указатель.
46 Holmberg U. Lappalaisten uskonlo, s. 21.
47 Ibid.
48 Holmberg U. Elämän puu, s. 30. 49 Hautala J Tervaristi, rautarengas.
— KV H, 1941-1942, #20—21 s. 76-77.
50 Кrohn J. Suomen suvun pakanallinen.., s. 44.
51 Максимов С В Нечистая, неведомая и крестная сила СПб.. 1903, с. 370; Пропп В. Я. Русские аграрные праздники. Л, 1963, с. 56—57.
52 Калевала. Пер.Белбского. Строки, записанные от М. Перттунена, в точности соответствуют "Калевале" Э.Лённрота. В последней строке стиха речь идет о лемпи (SKVR, IV2 s. 431). 53 Virtaranta P Vienan kansa muistelee, s 581.
54 Фрэзер Дж. Золотая ветвь. М., 1983.
55 Зернова А. Б Материалы по сельскохозяйственной магии в Дмитровском крае. — Советская этнография, 1932, № 3, с 30.
Богатый материал в этом отношении дают обряды и верования удмуртов о воршуде — семейном охранителе, связанном с умершими Часто воршуд представлял собой лишь пучок еловых ветвей. В статье не используются материалы по приволжским финно-уграм и сибирским народам. Много типологически сходных действий обнаруживается также у русских.
Источник: Конкка А.П. Культурные процессы в Карелии. Петрозаводск, 1986
