Камень Пяркуна в кашубах в этом году на День единства. Фото – Николай Ярмаковский
Не зря огонек Единства балтов воспылал в этом году в кашубах, на Камне Пяркуна.
Огни, которые ежегодно зажигаются в День единства балтов 22 сентября на востоке, начинают находить свой отклик и на западе.
В этом году огонек Единства балтов замигает и “у одного из наиболее западных свидетельств присутствия балтов на территории сегодняшней Польши”, по словам гданьского фолк-музыканта Николая Ярмаковского (Mikołaj Jarmakowski).
В этом году его группа “Dunajowi” уже во второй раз гостил на августовском лагере литовской “Рамувы” (запели они и на нынешнем “Менуо Ёдарагіс”). Сам Николай – известный сторонник и восстановитель региональной кашубский культурного наследия в Польше, на Польском Поморье.
“Мы выбрались, – рассказывает Н. Ярмаковский, – на Пяркуна камень, который находится недалеко от реки с балтской названием Gizdepka (по-кашубску Йіздэпка), которая течет с Даржлюбскай пуще в Купу-Пуцкую.
Это типичный для балтов камень с отверстиями, в которые собирается вода, что имеет глубокое символическое значение в народных представлениях. Вода, которая собирается в камне, – “сильная” и дает здоровья и силы, ведь в ней воплощается союз Матери-Земли и Отца-Неба”
По поводу действо на камне, который среди местных жителей называется “Пэркун”, М. Ярмаковский поделился введением в свою, ожидаемую в ноябре месяце, публикацию “Кашубскія задушныя веранні и обряды на балтско-славянском фоне. Антропологический анализ”.
* * *
Тема многочисленных следов присутствия балтов на Гданьском Поморье (и шире – в кашубах) неоднократно поднимался в польской науке, особенно в кашубском контексте.
Проф. Герард Лабуда, рэферуючы прежние работы Т. Милевского (в том числе “Stosunki językowe polsko-pruskie”, в: Slavia Occidentalis 18 (1939-1947), с. 21-84), в своей статье “Мифология и демонология в лексике, в кашубскіх преданиях, сказках и легендах” (в: Материалы научной сессии. Мир кашубскіх преданий, сказок и легенд. Часть И) описал многие из них.
Начать стоит с “чайчадука” – мифологического коротышку, который изображается в виде маленькой волохатого существа (многочисленные примеры приводит в своей работе “Мальборскі край” Владислав Лэнга). Языковое происхождение связывает его с литовским kaukadukas, а также с его прусским формой – kuke.
Сам kuke, который в пруска-кашубским контексте прежде обозначал духа-предка покровителя дома, с течением времени в кашубах переменил свое значение на “дьявол”, “злой дух”, “нищий”. Это было результатом изменений из-за христианизации (такой же процесс происходил с прусским словом cawx “черт”). Это слово сохранилось и в касцерском топониме Kokwieno.
Традицию почитания домашних духов (так называемых “божьих людей”, или “божьих волос”), что прочно в кашубах еще во второй половине ХХ в., исследовал и описал Р. Кукер (Kaszubi bytowscy. Zarys monografii etnograficznej. Gdynia: Wydawnictwo Morskie; O demonach sporzących dobytek w tradycyjnej kulturze Pomorza, в: „Koszalińskie zeszyty muzealne”, т. 4/1974, с. 163-189).
Кашубские гости (в центре) слушают литовский дуду на летнике “Рамувы”
Ключевая, хотя и не всегда заметная деталь – известный в бытовских кашубах обряд “шитья одежды” домашнему духу – утварала основной мотив т.наз. “мифа о приручении каукаса”, который в книге “Про богов и людей. Штудиям с литовской мифологии” исчерпывающе описал Альгирдас Юлюс Грэймас.
Дикий, волохатый и голый дух, который приходит из леса, нуждается в одежде, изготовление и дарение которой является знаком приглашения в мир культуры, в усадьбу. Дикий дух, одетый хозяйкой дома, становится домашним духом дома, духом, который приносит спор, носит богатство.
В случае бытовских кашубах одежда, сшитое для духа, было формой искупления. Слишком назойливые и любознательные хозяева или хозяйки, которые ночью пытались заглянуть под камни, в корни старых деревьев и углы хижин, чтобы увидеть, что делают “божьи люди” (boži lëʒe), могли их обидеть. А предназначен для духов дар – одежда – дозволял им снова завязать хорошие связи.
В кашубском языковом корпусе (за основу здесь взят “Словарь...” Бернарда Сыхты) можно постигнуть ряд слов балтского звучания.
- Например, пікас, п'кас называли “злого духа”, который, вероятно, ранее был конкретной мифическим существом (знаем же из прусского пантеона о боге Пикколо).
- “Міталк” был особым существом в виде зайца.
- Заслуживающей внимания выглядит связь между кашубска-кацеўскім словом йіван (“злой дух”, “проклятие”) и прусским словом iws “сова, филин”.
- Специфическую кашубскую название призрака – о'пі иногда также выводят из балтской языковой сфере.
Не менее интересные сходства можно постигнуть в области обычаев.
Кашубский обряд “ловить растрэмбарха” (заячого духа, который скрывается в поле) имеет литовские и белорусские аналогии (“ловить разумукаса”).
Проявлением особой связи между северо-западными славянами и балтами является уникальная в корпусе кашубской традиции песня “Велявитка”.
Велявитка, что приходит как дух-предок (возможно, Мать душей) к бабушке по миску каши и дикие сливы, имеет аналогии в балтов (лит. vėlė “душа”, лат. Veļu māte “Мать душ”).
Вот один из многочисленных записей этой песни:
Tralala, tralala tralalala tralala
V'elevitka, miską pëški,
V'elevitka, cëž dostala,
V'elevitka, u starëški,
V'elevitka, ʒež të bëla,(Sychta 1973: 130).
(Велявитка, где ты была,
Велявитка, у бабушки,
Велявитка, что обрела,
Велявитка, миску каши.)
Совсем неизследованными остаются связи между названиями кашубских мифологических великанов сталемон, столем, далемон, галуна, руган, голера (по мнению Лабуды это наименования балтского происхождения) и балтскими преданиями о Великих Людей.
Огражден камень “Пэркун” в лесу – около курганов Х века.
Ряд кашубских слов балтского, прусского происхождения отмечал Казимерас
Буга: bŕôd “плод”; gedlec “щекотать”, kêłp “лебедь”, kuling “чайка, коня”, kuna “собака”, raja “болото”, sukać “крутить нити на калаўроце”, wiącel “горшок”.
Это направление исследований этимологии кашубской лексики развил Г. Лабуда, добавляя: klępa “крупы” (от пруск. klente, kukla, лит. kukulys); jopsc, jëpsc “барсук” (от пруск. obsdis); jaglija “ель”; Тчев (название города) – от прусского dirž или darž “ограда” (около Тчэва тоже когда-то зафиксировано прусская название одного из холмов – Samejt-garbis).
Фридрих Лоренц обращал внимание на прусское происхождение топонимов: гданьский район Аруня, Прущ-Гданьский, Жулавы (по-кашубску Zëława, а первоначальная прусская название – Sūlava “остров, заболоченная местность”).
В этом направлении исследования продолжал Губерт Гурнович, который в кашубских и коцейских топонимах нашел сколько десятков прусских словообразовательных основ
Он восстановил первоначальную кашубскую и коцейскую топонимию, в том числе: озера Egles около Скаршэва (нем. Egilsee), деревня Labunkai около Старагарда-Гданьского, деревня Labuns (сегодня Лэбуня около Лембарка), река Mutulowo (сегодня Мотлава), деревня Pameina (сегодня Помоет около Тчэва), деревня Retils (сегодня Рытэль) и деревня Wings (сегодня Вёнг около Свянця).
Согласно им, прусские словообразовательные основы имеют также названия таких деревень: Biotowo (от Bijotis), Dubielno (от daubels “ущелье”), Gutowice (от имени Gutis), Jodotowice (от имени Jodotis), Lotyń (от имени Lutins), Pieleszkowice (от имени Paleskis), Sadelin (от sadele “поселение”), Tawcin (от имени Taute).
Эва Жэтэльска-Фялешка и Еды Дума проанализировали балтские гидронимы между Нижней Вислой и Нижнем Одэрам. К ним они присоединяли названия рек Szpęgawa, Motława, Mątawa, Pakobenica, Orana, а также известные из средневековых источников: Cleucissa, Ina, Yna, Kusse, Molzstowe, Sagata, Salmarke, Sereniz, Vettra, Slancia.
Г. Лабуда дополнил этот ряд:
- названиями рек Liska, Jonka, Loskune, Mołstowa, Pelsawa, Plewnisa, Porrango, Prusina, Prusownica, Rumna, Slańca, Sinowa, Stążka, Strzyża, Styna, Tobela, Trechel, Trynka, Tywa, Velissa, Wettra, Węda;
- названиями озер: Rzujno, Pełk, Pipin, Pomysko, Pruszonko, Raj, Semk, Slepi, Sidwa, Tulk;
- названиями поселений Dołba, Giełdon, Kokwino, Nunki, Nynkowy, Pelanki, Pelplin, Psale, Ramleje, Spierwa, Sylczno, Swianowo, Szteklin, Rzegnin, Wulpyn, Girsywene.
На последнее вспомним и представителей прусских родов, которым поморские князья разрешили поселиться на Поморье после ряда опустошительных крыжацких атак на пруссов.
Одним из них был род Divan (известный в источниках как Dziwan, Sywan или Zivan). Его сын Павел Свянович (Павел, сын Свяна) в 1400 году поселился в деревне Рэкава.
Из источников XIII века знаем также памезанского Вайселя и его брата Глабуна, которые с семьями поселились под Гданьском, вынуждены бежать со своей родной земли.
Пер. с польск. – Svajksta.by
