Лето. Все едут в Сквошино. Вернее, едут все анархисты. Некоторые едут годы, но так никогда и не добираются сюда. Другие приезжают, но не находят в душе своей отзвука. А третьи, приехав, становятся членами сообщества — сочувствующими, приезжающими, а то и постоянными. Сквошино — это анархическая община в Псковской области.
Мечтал попасть туда и я: два года собирался. Наконец поехали. Искать на карте Сквошино бесполезно: во-первых, далеко — на самой границе с Эстонией. А во-вторых, хоть и замышлялось поселение под звучным именем Экополис, в результате приросло к нему шуточное в общем-то название, сложенное из слов "сквот" (самозахваченное место обитания) и "Простоквашино" — излюбленная зимовка кота Матроскина. Получилось — "Сквошино". Десять лет оно существует. Хотелось посмотреть: за это время удалось поселенцам сделать что-нибудь? Переживало Сквошино и эйфорические взлеты, когда сюда заселялись 20–25 человек, и досадные падения, когда коммунаров оставалось человек пять. Думал — увижу деревню. Вокруг огороды. Народ трудится, детишки визжат, а на завалинках ветераны движения сидят: и у всех на лицах харизма и бороды, как у Бакунина. Но оказалось, все совсем не так.
В Сквошино принято работать. Поначалу это удивляет
С трассы свернули на непроезжий проселок. Навстречу нам через заросшую поляну, отмахиваясь от слепней, шел человек в камуфляжной куртке на голое тело, покрытое татуировками.
— Рудик, — представился он.
— Рудик — это Рудольф, получается?
— Нет, просто Рудик.
За Рудиком сквозь лиловое марево цветущих люпинов тронулись мы вглубь территории. Через несколько сот метров за деревьями открылся дом. Один. Солнечная батарея на крыше, неподвижный ветряк, дрова, черная баня. Внутри дома прибрано, чисто.
Библиотечка анархистских книг: обязательный "Бакунин" Н.М. Пирумовой. И тут же неожиданность: Такэси Кайко. "Гиганты и игрушки". Еще неожиданнее: И. Пригожин, И. Стенгерс. "Время. Хаос. Квант". И тут же кумир всех новых левых — Ги Дебор. Любопытно, любопытно... В одной из комнат — оборудование для гончарной мастерской, какие-то лоскутки... Непохоже, правда, чтобы здесь недавно кто-то работал. В общем, этот дом гостевой. Каждый, кто приезжает в Сквошино, прежде всего тут оказывается. Но сейчас в доме никого не было, кроме нас и Рудика.
— А где же остальные?
— Подтянутся. У нас хуторская система. Люди, как и большинство народу в этих краях, по хуторам живут. На старой земле вот я. На новой — полкилометра отсюда — Сергей второй общий дом строит, хозяйство налаживает, за лесом, в Кудрове — это подальше — Лена с Кириллом и детьми. Они приедут скоро, наговоритесь.
— А что, Рудик, ни сада, ни огорода хотя бы? Ведь идея вроде бы была — создать автономное поселение, картошку тут выращивать, овощи...
— Да, это была идея фикс. Но тогда все надо рассказывать сначала.
На террасе общинного дома
Сначала была трагедия
Десять лет назад была инициативная группа — в основном анархисты из Москвы и Питера, — которая и запустила проект. Ситуативным лидером был Саша Волгин. Он, может быть, одним из первых понял, что анархическая субкультура в городах переживает глубокий кризис. Акций протеста, экологических выездов в другие города, лекций, клубов — всего этого недостаточно. Слов недостаточно. Мир от этого не меняется. Дело надо делать. Создавать постоянное поселение. И там будет все то, чего мы хотим, и не будет того, чего мы не хотим. Там будет чисто, опрятно, аккуратно, экологично, там не будет жлобов, пьянки, мордобоя — давайте все это сделаем. Стали подыскивать место. Дом нашли случайно. Он стоял тогда ограбленный, без окон, с вырванной дверью: хозяином был оперный певец, который за границу уехал, так что дом, по сути, был брошенный.
Волгин, Юля и Миша решили здесь зимовать. Окна-двери вставили, перезимовали кое-как. Весной огородик разбили — все по плану. Стал народ наведываться. Пошла жизнь. Юля и Миша даже свадьбу здесь отпраздновали. Собирались ехать в Крым. И вот буквально накануне отъезда их на трассе сбила фура. Обоих насмерть. Эта новость огромный резонанс получила среди анархистов: на похороны и на сорок дней очень много народу собралось, и решили, что нельзя Сквошино бросать. Надо продолжать строить свой экополис. Так сюда пришла первая волна поселенцев. Жили все в одном общем доме на первых порах. Потом было решено строить еще один общий дом на новой земле — сейчас Сергей его достраивает — и несколько личных. А потом и Лена с Кириллом за лесом хутор купили: с детьми в общем доме, как ни крути, тяжеловато. А Саша Волгин — он после того случая жить здесь так и не смог — основал другую коммуну, в Краснодарском крае, где и живет сейчас с женой и детьми.
Сергей — романтик сквошинского эксперимента
Запел чайник на слабенькой плите, подключенной к газовому баллону. Мы едва разлили чай, как на крыльце застучали чьи-то шаги, и в комнату по-свойски вбежал мальчишка лет одиннадцати.
— О, Ося! Значит, Сергей и Лена приехали, — сказал Рудик. — Надо еще чаю заварить. Сергей здесь уже восемь лет, а Лена с самого начала, лет десять — они вам расскажут.
Причем здесь анархия?
Сергей оказался интеллигентным 34-летним молодым человеком, который приехал сюда из Белоруссии. По образованию — экономист-маркетолог. Но как-то почитал книжки и понял, что он — анархист. Это почти со всеми анархистами так и случается: анархизм архетипичен. Что это значит? Что на тысячу человек рождается, скажем, три или пять с таким подбором внутренних характеристик или, короче говоря, с таким архетипом личности, что в итоге они объявятся анархистами. Три на тысячу. "Прочел я "Записки революционера" Кропоткина и понял, что я анархист...". Попал в традицию. Узнал своих. И ведь буквально со всеми так было: даже с последним крупным российским анархическим философом, Василием Налимовым, в ранней юности (см.: "Русский мир.ru" № 11 за 2017 год, статья "Последний рыцарь". — Прим. ред.).
Это Ося. Ему нравится игра в суровых мужчин
У Лены судьба типичная: она из Москвы, училась на филфаке, в Литературном институте — и тот, и другой бросила. Поняла: не ее. Преподаватель в МГУ увлек анархизмом. С тех пор были, разумеется, сквоты, акции протеста, клуб имени Джерри Рубина на Ленинском, выезды на экологически-протестные акции в Воткинск, Самару и Пермь. С мужем, Кириллом, познакомилась пятнадцать лет назад на одной из акций. И тоже в какой-то момент все это надоело: что толку в разговорах, если твои слова адресованы только таким же, как ты. Вот тогда и возникло Сквошино — как альтернатива всей городской жизни и, как заметил Рудик, "непрекращающейся дискотеке в мозгах".
— Так чего же за десять лет вам удалось добиться?
Быт у анархистов аскетический
— За десять лет тут чего только не было! — говорит Сергей. — Огороды, керамическая мастерская, пилорама, строительство, детские школы, помощь местным. Когда нас здесь было много, у нас был один из принципов — некоммерческое взаимодействие с соседями. То есть нам звонили бабушки, соседи, звали чем-то помочь по стройке, что-то убрать, еще что-то — мы были всегда готовы. Как тимуровская команда, которая за пирожки готова была что-нибудь хорошее сделать соседям. Теперь нас постоянно живет здесь четверо. Управление — коллегиальное. Есть свои дела, есть общественные. Общественным — предпочтение. Все важные вопросы решаются общим собранием единогласно, решение обсуждается, пока оно не удовлетворит всех: например, мы все высказались за то, что в коммуне запрещено употребление любых психоактивных веществ.
— И все-таки наша беда в том, что мы так и не смогли создать совместное производство, — вступает в разговор Лена. — Почему? Элементарно: не все смогли здесь жить. В городе привычнее: работа, зарплата, отдых привычный, школы, детские сады... А нам все приходится делать своими руками. И быт тянуть, и детей тянуть, и из идеи как-то не выскочить.
Интерьер общинного дома, построенного из дерева и глины
— Прожив здесь восемь лет, я вижу основную проблему коммуны в том, что мы до конца так и не освоили технологию построения иного социума, — продолжает Сергей. — Эта технология требует навыков: психологических, социальных, умения принимать решения, вести диалог, вместе мечтать — я бы даже так сказал. И мы не намечтали чего-то главного. Потому что в конце концов уперлись в то, что мы не понимаем, какая у нас общая цель. То есть каждый мог сказать что-то за себя, но собрать это вместе мы в итоге не смогли...
— А зачем вам цель, идея? Причем здесь анархия? Вы сели на землю — земля сама по себе философия: "берем лопатка, копаем грядка". Важен результат. Разве не так?
— Лично для меня важно не только то, что я делаю, но и то, как я это делаю, — ответил Сергей. — Здесь я чувствую себя свободным. Я не клерк. Я связан очень хорошими отношениями с очень хорошими людьми, которые мне помогают. Новый дом строили, наверное, более ста человек — все, кто сюда приезжал, прикладывали руку к нему. Так что важен не только результат, но и процесс. И процесс, может быть, даже важнее.
Из всех сквошинских коммунаров Сергей, конечно, самый яркий романтик. На майке у него — Виктор Цой. На губах — улыбка. В руках — сила. А в голове — сияние. Он все-таки верит, что социальный эксперимент не закончен и новое общество — общество правды, труда, взаимоуважения — оно тут, в Сквошино, существует. Пусть не совсем такое, как мечталось. Но это, по крайней мере, не нынешнее общество потребления с его сомнительными "ценностями" и реалиями. Сергей из него ушел. В Сквошино. И единственная его мечта теперь — достроить дом, забрать жену и детей из Питера и остаться здесь на ПМЖ. Потому что для него анархия — это состояние души, когда ты понимаешь, что все, что ты делаешь, меняет мир и эти изменения — они несовместимы с манипулированием, неискренностью и обманом.
Лена — организатор всех совместных проектов коммуны
Дом, который строили все
Второй общий дом коммунары достраивают сейчас на "средней земле" — недалеко от дома гостевого, где нас принимал Рудик. Сейчас этим занимается в основном Сергей. Когда-то здесь был хутор сето — маленького финского народца, который в России исчисляется несколькими сотнями человек. Анархисты уважают сето. Со своим хуторским сознанием и культом природы они "намагнитили" территорию, вдохнули дух в эти места. От сето на подворье остался 14-метровый каменный колодец и развалины сложенного из валунов сарая. В этот ландшафт и вписался дом. Уникальность его в том, что он абсолютно круглый. И изнутри, из-за отсутствия углов и перегородок, кажется огромной юртой. И построен необычно: стены сложены из поленьев, положенных на глину, как на раствор. Изнутри и снаружи стены обмазаны глиной. Вид непривычный, но дом большой, теплый, просторный, электричество есть. Жить можно. В каком-то смысле — типично анархический дом. Потому что анархисты строят не вертикаль, а горизонталь. А главный принцип горизонтали каков? Все должно производиться на местности: продукты, строительные материалы, керамика...
— Сергей, — говорю, — а ведь это не шутка — прожить здесь восемь лет.
— Нет, это совсем не шутка, — отвечает. — Шутка, что один год жизни в Сквошино приравнивается к трем годам "в миру" — настолько здесь спрессовано все. Но я именно это и искал. И нашел. Первые несколько лет мы все жили в какой-то эмоциональной эйфории. Мы чувствовали свою силу, были полны энтузиазма, вписывались в любые движухи, брались за множество дел...
— Ты думаешь, это ушло?
— Это ушло с поверхностного уровня на глубинный. Более серьезный. И этот процесс живой. Он как происходил десять лет назад, когда ребята все начинали, так он происходит и сейчас.
Во дворе Ося самозабвенно колол дрова. У него уже неплохо получалось. Рудик сказал: "Сквошино — это школа для суровых мужчин". Ну, вот Осе и нравится в 11 лет чувствовать себя "суровым мужчиной". Колоть дрова. Просеивать песок. Строить дом...
Но я опять спросил Сергея не о доме. Я спросил его, какое самое светлое воспоминание осталось у него после восьми лет жизни в Сквошино. И это оказалось воспоминание о том, как они помогали другу валить лес для дома на отведенной делянке. Тогда сюда одновременно приехали анархисты с Украины и из Казахстана. Всем интернационалом на лесоповал и ездили... Сыпал снег. Ревели бензопилы. Им было весело. Им все было по плечу...
Кирилл верит в "крафтовую революцию"
Потом Сергей повел нас в лес. Но сначала мы прошли сквозь заросли борщевика. Это — фронт Сергея. А награда его и краса — 5,5 гектара леса и сада, которые сквошинцы насадили на новой земле. Все коммунары сажали: пихты, лиственницы, дикушки яблони, груши. Есть такая программа: "Родной лес". По ней 150 миллионов деревьев должно быть посажено. Лена связалась с ними. Они саженцы прислали бесплатно. Пока деревца, правда, в траве теряются, пропалывать приходится. Но тут дело во времени. Может, Сергей еще привьет к яблоневым дичкам культурные побеги. И здесь будет сад...
Лена тем временем звонила мужу. Потом грустно говорила: пока нельзя. Бутылки стерилизует. Давайте попозже?
Попозже так попозже. Мы сели с Сергеем у старого колодца, я спросил:
— Вот вам тут всем лет по 35. Но приезжает ли к вам молодежь?
— За последние два года... Не припомню.
— Вот мне и кажется, что 20-летние — уже другие. Им уже не хочется на землю. Тут копать надо. Тут слепни кусают. Их это не прикалывает больше. А они живут ситуативно, "по приколу".
— Когда мы сюда приехали, мы хотели изменить мир. Мир не хотел меняться, и тогда мы стали пытаться изменить друг друга. Это не принесло нам ничего хорошего. Сейчас, через восемь лет, я думаю, начинать надо с себя, изменять нужно себя. Это хорошо, что мир не такой простой, как казалось. Что мир на самом деле сложнее и, чтобы в нем жить, нужно учиться видеть, что есть другие люди, которые по-другому все чувствуют. И мир, в котором ты живешь, не ограничен рамками твоего представления о нем... Так что я не знаю, как там обернется с 20-летними. Но свои романтики находятся в каждом поколении...
Лена тем временем еще раз позвонила мужу и наконец сказала:
— Пора!
Свинья Елизавета Макаровна — работник пивного фронта
Дом Лены и Кирилла
У дома Лены нас встретили три дочки: Ума, Агния и Веда. С ними рядом прилегла чумазая свинка Елизавета Макаровна. Ее роль в хозяйстве — подъедать отходы пивного производства Кирилла. Она успешно справлялась с этой задачей, пока ночью не прогулялась в лес и не полюбила там дикого кабана. И возник вопрос: что делать с потомством? Потому что все сквошинцы — вегетарианцы. И резать поросят не хотят.
Лена с Кириллом арендовали этот хутор, когда им надоело жить в общем доме. Соседей — никаких. До Сергея — километра 2 с половиной, если знать, как пройти прямиком через лес. Но и до российско-эстонской границы — рукой подать. Мы поинтересовались:
— А не трясли вас здесь "погранцы"?
— Поначалу-то очень трясли, — рассмеялся Кирилл. — Один раз подходим к дому — а из погреба два "погранца". Мы им: "Вы кто такие?" Они спокойно так отвечают: тут границу перешел двухметровый негр в натовской форме. Вы не замечали ничего такого? — Да нет... — А зачем вам варенья столько? Надо бы у вас обыск сделать... Теперь спокойно: заедет разве участковый пограничник. Или вон, на День пограничника "погранцы" заходили пиво попить. Тут все на доверии. Но, правда, если из города кто-нибудь убежит — нас обязательно проверяют. На всякий случай. Тут в прошлом году в гостевой дом девочка прибежала, из Питера. Там какая-то история в семье. Мусульманская семья, короче, выдали ее замуж чуть не в 15 лет, а муж ей не нравится. Ну, она и сбежала сюда. Несколько дней жила. Потом — Рудик рассказывал: возвращается он со двора, а девочки нету. Чашка ее стоит. Чай налит. Чуть ли еще не парок над ним вьется... А ее — нету. Оказалось, она не выдержала, решила домой позвонить. Пошла "ловить волну" поближе к дороге. И как только она включила телефон — ее тотчас же засекли. И за пять минут подъехали и отвезли домой. Но, кажется, этим своим поступком она все же что-то доказала своей семье. Говорила: когда мне исполнится 18, я к вам обязательно приеду. Вот, ждем...
Хутор Лены и Кирилла
Кирилл сочувствует бунтарям, в чем бы этот бунт ни проявлялся. У каждого из сквошинцев был свой первый бунтовской сквот в каменных джунглях, каждого задерживали за участие в протестных акциях. Молодости свойственно бунтовать. Но молодость подходит к концу. И сейчас его, Кирилла, революция — это пиво. Без шуток. Вы слышали про "пивную революцию" в Европе и Америке в 1970-х годах? Я тоже не слышал, пока Кирилл не рассказал мне. Оказывается, на Западе еще в 70-е годы прошлого века люди вдруг поняли, что пивом владеют несколько мировых пивных корпораций, которые задавили небольшие пивоварни. И все пьют одинаковое пиво. Это вызвало возмущение и своего рода общественное движение за возрождение уникальных сортов пива. Целая экономика, целая культура выросла на "пивной революции".
— Что такое крафт? — увлеченно рассказывал Кирилл. — Крафт — это маленькая пивоварня, локальная. Когда ты приезжаешь на местность и у тебя местный хлеб, местный сыр, местное пиво. И за эту локальность, собственно, выступила "пивная революция" — за сохранение маленьких стилей пива, чтобы пиво было разное. Что мне понравилось в этой "крафтовой революции"? Самоуправление должно появиться из того, что люди возродят местные промыслы и продукты. Возникнет сеть их производства, сбыта, ярмарок, как было в старых деревнях. Появится "грибница" — горизонтальная структура. Начнется кооперация. Тут один фермер есть, он учителем еще в школе работает — единственный, кто выращивает картошку без пестицидов. На пестициды у него просто денег нет. Я к нему пришел и говорю: давай скооперируемся, будем выращивать хмель. Хмель дорого стоит. Где-то полторы-две тысячи за килограмм. Но фермер что-то пока в кооперации сомневается. Так что я сам несколько рядов хмеля посадил.
Сейчас в деревне и один в поле воин. Не то что двое
Гордость Кирилла — его пивоварня. Устроена очень просто. Кирилл добыл итальянский бак из нержавейки, сделал из него чан для брожения. Температуру поддерживает компьютер. Насос есть, который все это дело прокачивает. Бутылки и зерно покупает в Питере. Кошки охраняют зерно. Свинка подъедает отходы производства. И результат: пиво KRIVE. Его уникальность в том, что оно часто сварено без хмеля. Так варили в Средние века: на травах. Состав травяного сбора слишком долго рассказывать. За некоторыми травами ездили специально в Эстонию. Фильтруется пиво через можжевельник. Кирилл, по доброте душевной, одарил нас своим продуктом. Вкус действительно удивительный: горьковатый, как ему и положено, но с теми неуловимыми ароматами, которые могут придать напитку только травы.
Поздние размышления
На следующий вечер у сквошинцев была запланирована баня. А у нас — встреча в другом месте. Мы этого как-то сразу не сказали, и получилось, что они стали нас уговаривать: приходите, говорили, завтра Тимофей придет. Наш друг. Очень интересно с деревом работает. Хлеб прекрасный печет. И еще холодным способом отжимает масло — льняное и конопляное.
— У него все запатентовано, — уговаривали нас. — И Гусляна придет. Тоже наша подруга. Занялась восстановлением процесса льноделания. Выращиваешь лен, отбиваешь, прядешь из него нитки, ткешь одежду, окрашиваешь разными травами. Сейчас у нее кудельный двор. Она делает природные моющие средства — шампуни, мыла. У нее очень классный дизайн. Но ей тоже, как и с пивоварением у нас, легализация с моющими средствами и прочим не светит. Но она все равно до упаду работает...
Так, слово за слово, вокруг Сквошино начала разрастаться "грибница" других домов, других поселений, с которыми коммуна так или иначе связана. Прежде всего с ремесленниками — кузнецами, столярами и т.д., — которые объединены в "содружество изборских мастеров". Все на территории знают друг друга. Сейчас деревни Севера России, где нет развитого сельского хозяйства, представляют собой любопытную картину, похожую на лоскутное одеяло. Тут вот кузнец поселился. Тут пасечник. Тут просто хутор сето Юко Вариксоо. Тут бабушка цветы разводит профессионально. А тут "сказочники" живут: Дубыня, Лель, Метелица... Здесь — художники. Там — биологи. Рядом — поселение "анастасиевцев". Сейчас это, пожалуй, главный тренд в поселенческом движении, благодаря писателю Владимиру Мегре — он написал целую серию книг о своей встрече с некой Анастасией, которая и поведала ему, как надо жить. Родовое единство. Жизнь на земле в гармонии... Язычество. По отношению к анархизму "анастасиевцы" — другая культура. Но с анархистами они сошлись в общих ценностях — честности, справедливости, открытом взаимодействии. Они дружат. Кстати, один из "анастасиевцев", Дима, на своем пазике помогал сквошинцам железо с полей вывозить: много техники битой валялось. А они ее сдали на металлолом и еще денег получили...
Те деревни, где не произошло "прививки городом", либо умирают, либо уже умерли, ушли в землю — видал и такое. Но сейчас в деревне чуется какая-то новая жизнь: она непохожа на старую, она непонятная, пестрая, лоскутная, мало еще продуктивная — но благодаря ей деревня больше не мертва... Одни поселенцы — речку прочистят. Другие — мост уложат. Третьи — дом поправят. А четвертые даже и церковь срубят. Везде что-нибудь меняется. Брожение идет повсеместное. Но что из этого выйдет — мы не знаем. Как можем мы что-то предсказывать на двадцать, да что там — на десять лет вперед?! В современной-то обстановке? Есть вопросы без ответов. Как вопрос, мучающий Лену: останутся ли ее дочки с нею? Смогут ли себя реализовать в деревенской жизни или умотают в город? Жизнь в деревне становится все интереснее, но она трудна, а в городе все так обманчиво просто: товар — деньги — товар.
Стало прохладней к вечеру. Рудик проводил нас по тропинке до автомобиля, оставленного возле проселка. Кашлянул.
— Я, вообще, на днях уезжать собираюсь. На год. В Европу — по таким же анархическим поселениям. Посмотреть, как там у них в плане быта, хозяйства, идеологии, технологии. Для меня в Сквошино все ясно: так, как мы живем, это и есть революция. Мы отказались от общества потребления, мы — вне государства, мы создаем горизонталь, мы дружим и кооперируемся с другими людьми...
Надо теперь посмотреть, чего они там, в Европах, добились. Они не глупей нас. Мы — не глупей их. Как-нибудь договоримся...
