Скоморошество можно рассматривать как обособленный социальный институт, общественная локализованность которого также обусловливалась его отчуждением как причастного к колдовским силам.
Подобный статус остранения (несмотря на то, что скоморошество — плоть от плоти народной культуры) предоставляло скомороху необходимую платформу свободы, дающую возможность творить «глумовство», совершать действия, подвергаемые осуждению (церковью), для чего требуется особое положение в культурной структуре. С укреплением основ христианской религии среди массы народа (пусть даже не в качестве нормы поведения, но на уровне знания ее) скоморошество стало носителем антиповедения не только в глазах церкви, но и всего общества.
Скоморох может позволить себе резкую насмешку, непристойность и грубость, но это не эпатаж, — оскорбление публики никак не входит в его планы. Напротив, он стремится полностью соответствовать ее ожиданиям, преодолеть разрыв между собой и зрителями (но — до определенной границы, иначе он перестанет быть интересен), поэтому, согласно правилам построения средневековой русской пародии, он делает объектом смеха прежде всего себя или своего собрата по ремеслу (скоморохи обычно выступали «дуэтом»). Способы развлечения публики также традиционны — рифмование слов, драки и перебранка с напарником, — все это направлено на организацию беспорядка, внесение сумятицы и дестабилизации атмосферы равновесия, размеренного течения жизни.
То же назначение имеют своеобразные музыкальные «инструменты» скомороха — тазы, заслонки, сопели, бубны и пр., т.е. то, что способно произвести наибольший шум. Если скоморох имитирует какое-то действие, чью-то работу — все валится у него из рук, ломается, получается наоборот. В этом смысле скоморох — олицетворение хаоса и беспорядка, что само по себе уже может выглядеть смешным, как порядок «наизнанку». Поэтому «перевернутость» всячески подчеркивается скоморохом, его поведение (нелепые действия, вывернутая одежда), генетически восходящее к представлениям о «перевернутости» связей потустороннего мира, а также любого «иного», чужеродного, в отношении «своей», существующей культуры, феномена, будучи вписанным в новый, смеховой контекст, приобретает семантику нарушения нормы, насмешки над ней.
Внешне такой тип поведения может иметь сходство с поведением юродивого. Однако скоморох не делает публику жертвой своих издевательств, не провоцирует ее; он играет «в открытую», превращая в объект посмеяния в первую очередь себя (хотя и случаи высмеивания кого-либо из толпы — вовсе не редкость, но публика не должна при этом представлять преимущественную мишень для насмешек). Скоморох ничему не учит, за его действиями не скрывается ничего, кроме организации процесса смехового разрушения (порядка), на который и собираются зрители. Это — публичная «казнь смехом», в которой скоморох добровольно жертвует собой ради удовольствия публики побыть «палачом». В свою очередь, скоморох сам выступает в роли палача, «жертвой» которого является порядок, а, значит и смысл — в форме наиболее явных его носителей (поп, лекарь, вельможа, боярин и т.д.).
Скоморошеское зрелище на массовом празднике — это эпицентр разрушения. Вероятно поэтому, наряду с осуждением смеха как греховности и усмотрением в скоморохе конкурента, уводящего прихожан на «позорище» вместо службы, православная церковь видела в нем отъявленного нарушителя порядка и благопристойности («благочиния»), т.е. своего прямого оппозиционера по линии сохранения предустановленной Богом гармонии, что, в свою очередь, явилось дополнительной причиной причисления его к «бесовскому») миру.
