Как и во всех дальних деревнях, с богатой историей ушедшей в прах времен после революционного хаоса, в нашей были тоже истории пропитаные русской хтонью. Такой не объятной и темной, что к ней тянуло не зримо но и отталкивало в каком то диком экстатическом ужасе. Хотя этот ужас был до боли свой родной, как будто ты с ним и появился в этот мир, но с годами твое эго росло тем самым закрывая истенное нутро своего Я. Ну, да будет...
Историю о свинье-обортне нам в школьные годы рассказал дедок один, типичный забулдыга с веселым нравом. Про таких говорили, что чудной но спился. У взрослых он вызывал отвращение в глубине закромах домов, но на улицах его все добродушно встречали. Как будто дед этот был обратной стороной их Я, вольной-чудной но родной. А признатся боялись, ибо соц нормы не позволяли взращеные в советские годы. Хотя и в наше время эти соц нормы и отшли как бы на задний план, но зачерствевшое эго переобуло их в смрадную «свободу» которую как бы все видят и живут ей, но опять же ее и нет. Шоры для беговой лошадки, мчавшейся по кругу. Воля ушла в первобытие и встречалась лишь в гнусяво извращеной форме песен российского блатного шансона и мареонеточной культуры взрощеной на этой пустынной почве. Так вот, дед этот поведал в одной из загульных своих дней такову историю: Жила у нас на отшибе бабка одна, не людима была. Люди ее шарахались, да и дом обходили стороной. Говорят, зоркнит на скотину та и мерла через неделю. Пожелает счастья кому либо, детё или взрослый хварал сразу. С нечастью велась одним словом. Откуда она появилась не кто не помнил. Одни старики говорили, что жила она тут давно и ее бабка черту душу отдала. Други что прибыла с другой деревни мертвой, после революции. Скатину держала, но не выводила в пастбище общие. То свиней, то барана держала. Забивать просила забулдыжных пришлых. Так вот, по ночам говорят свинья бегала чумная, кого из люда не встретит на того и кидалась. Найти чья была, так и не находили. Да и охоту на нее мужики открывали, картечь да вилы ее не брали, как появится так и исчезнет. Люд начал шептать ,что бесы гоняются по деревни, не живатина это, а толи призрак, толи сам черт наглянул за то ,что церквю сожгли в революцию и растаскали по домам остатки. Дед говорит, шли мы как то ночью с деляны, уставшие да как обычно на веселе, а как быть то не веселым брага в крови играла после будней то рабочих. Идут, луна светит ночь темна, что глаз закрыт. В деревне не души, уже все по до-мам, а кто и на полях до сих пор работает, времена коллективизма же. Идетм значит, песни поем, это не ваше время бум-бум из машин только, а живое пение на чем и держались. Стихли что-то. Кто о своем думает, слышим визг, будто на за-бив порося ведут, а животинка это хорошо чует, жить то хочется хотя и не понимает жизни то этой но и то своя же родная-свинячья. Митроха и говорит: ктож на ночь свинью коли-то, да и не кому, пахорь на смени сейчас. Глупо по ночи, да и воровать не кто не будет все свои. Пошли значит на звук, где забив там наливаю, а нам по што-веселья же, завтра опять на деляну все ровно. И тут на нас, где Береговая проходит улица, хряк здоровый выбегает из тропинки которая от берега ведет. Здоровый, глаза не свинячь дикие, не как у кабана даже, зыркает аж блестя красным, везжит и на нас. Мы его криком, камнями , а ему хоть бы что. Свинья бы давно сбежал, а тут на те, в упору да топчет. Давай кружить да рвать на нас пасть свою, таво как собака бешеная, дай волю раздерет. Митроха, то с тапором был, сучки обрезал с деревьев валеных. Она на него, тот ей хрясь по мордам, а той хоть бы что опять летит на него. Второй раз он по уху ей рубанул, секанул все таки. Она и деру. Пока приходили в себя, свинья и пропала, как и не было вообще. Не нароком уж подумали, что белку поймали браги много выпили то. А нет ,на топоре то кровь есть. На земль пришли ту светим спичкой, крови нет. Митроха то говорит ей ухо срезал, должно волятся где неть. Но нет его. Протрезвели, домой заторопились. На следующий день, трактор к дк подъехал с утра, когда уже коров выгонять начали, сели в него побряли в леса, дорубать.
Мужиков давай расспрашивать, мол ночью кто свинью забивал?! На нас смотрят как на дубней. Говорят до пились, ктож свинью колоть ночью будет. Лыбются, шуткуют. Но звиз-гов синячих ни кто и не слыхивал. Так и поджучивали всю деляну над нашей шайкой-лейкой. Отбився, побрели к затемну по домам, даже не преударив по чарочки то. Захлобучились, что-то зной стоял дикий в тот день, всю нутронушку изнемог. Так день и прошел. На следующий, все токже не свет не зоря, рубать-таскать. Тут нам в обед повора привозят бочки с едой совхозной, сели кушаем, чаночку достали пока прораб не видит распили для удачной валки, да болтать давай. Вот те повориха Анька, говорливая баба да быстрая как понос, говорит бабку-ведуху скоро черт к себе заберет. Мы все да ну тя Анька про эту бесовку за едой вспоминать, а самим интересно че за слухи то. Анька и продолжает, врач наша сельска говорит, что бабка плоха стала, черная. Вызывала ее, висок с ухом старая оборвола, по ходу черт в оргие тяпкой тряпнул. И ржет как кобылиха на привязи. Мужики заголдели, да ну тебя Анька, ее хрен со свету изжевешь вон сколих пережила. Да коль помрет, будет с ней! Деревня хоть спокойней заживет, а то скатину падла изживает. Ктож ею хоронить будет, да и где. Со всеми ей не чего делать на кладбище. А после, все разговор и забыли так и отработали. Едим обратно ветерок обдувает, вечер такой приятный, свежо. Митроха подсадился ко мне говорит: Слушай, про свинью то помнишь? Я ж ей ухо то шкребанул. А тут и чертехе хворь пришла на той же. Я Митрохе махнул рукой: Будет тебе... А сам голвякой думую, есть сходство то. Да и дед мой про обо-ротнину говорил свинячью в свое время, ай сказки думаю. Опоздавши по утру на сходное к дк, бегу в попыхах. Успел. Да не в этом и дело. Тракторист наш, по другой дороге повез нас с выхода береговой в сторону садов, где второе озеро Яровое, деляну там открыли.
Проезжаем уже все село, на отшибе чернюхин дом стоит, гляжу сидит на лавке в платке, греется зараза, приглянулся под плотком забентована как у Кутузава этого, ну в школе вы проходите, только не на весь глаз, но видать. Да и по морде видно как зола стала, хворь берет и ее тоже хоть и с чертьми водится. Я Митрухе шепчу: свинину кой ухо рубанул. Митроха мне: правое, я ж левой обтесываю то. Я ему и говорю: бесовская, проезжали, сидит, плотком окуталась, а на правой стороне бинтовоно прям по ухо. Митроха загорелся глазенками говорит: Ух, б**ь, прости господи, как чуял что свинина не нашенская, бесовая. Откель у нас таким будъ. Кабан то так не зыркнет, а тут зёнки как черти на кострище пляшут. Мы деду и говорим: Так выяснили, она была или что? Дед поседел, уставился в точку молчит да потом и говорит: Изжелась она в этот день, врачиха на перевязку к ней ходила. Говорит зашла та чернюханькая лежит на кровати, а лицо словно белены хапнула, страшное как будто весь мир прокляла. У нею и на похронах бабки этой и узнали, что ухо обрезано было то самое. Похронили ее тихо, копаря с трактористов назачаны были, гроб приволокли от сельсовета, мол житель помер положено. Долго споры водились где копать ей могилу то. Глава с завхозом все толдычат, как не с наших мест будто, положено в общей кладбищенской земле по бумагам, а ваши все эти суеверия да не любовь к ней это ваши проблемы, сельчани ему мол ирод как же тут?! Твой отец похоронин и наши тоже, а ее с ними, всех падла изжить хотела. В итоге по одоль ее но на кладбище и захронили. Ни кого и не пришло ее провожать. Да сейчас все таки в покои зажила с деревней то, вон во круг ее уже сколько лежат покойничков. Смеется дед и заливается: на мир злобля была, да в миру упокоина. Долго мы обсуждали дедову историю. Но дом обвеший уже, помню, мы бабки этой обходили стороной, кто по старше старики вечно то плюнут в его сторону, то крестются. Бабки нет, а все гнушатся. Хоть кто и застал ее, уже давненько рядом лежат. Один дед все не почем ходит. Говорит: Я еще по живу, дураки такие там не нужны. Бог нас коромыслом отводит по хребтине все еще от раю. Да он мне и не нужон, выпить там не скем. И заливался дед от этих слов звонким живым смехом, а глаза блестят как у ребенка.
