Это — перевод на русский язык фрагмента труда Е.Л. Скибы «Світогляд племен Середньоі Наддніпрянщини на рубежі новоі ери», посвящённого реконструкции структуры мировоззрения племён зарубинецкой культуры (кон. III в. до н.э. — сер. I в. н.э.)
Вид на валы милоградского городища с зарубинецкого могильника Горошков. Фото переводчика
Мировоззрение зарубинецких племен Среднего Приднепровья (попытка реконструкции)
1) Месторасположение могильников.
Уже отмечалось, что могильники зарубинецкой культуры составляют единое целое и находятся вне поселений. В то же время в древних коллективах широко известно расположение могильников на территории поселений или даже непосредственно в жилищах. Мы не принимаем во внимание отдельные культовые захоронения в жилищах или на поселениях, известные даже в эпоху позднего средневековья. Похоже, что факт расположения могильников в пределах поселений имеет вполне определенный хронологический диапазон распространения и неизвестен среди культур эпохи раннего железа.
Можно согласиться с Е.В. Антоновой в том, что расположение могильников на поселениях имело под собой определенную мировоззренческую подоплеку, а именно:
«Осознание постоянной связи коллективов родственников, живых и мертвых, с определенным местом обитания»,
то есть четкое осознание непосредственной единой вертикальной семейной связи коллектива, что наряду с горизонтальными связями, было необходимым условием его (коллектива) существования.
Такое представление характерно для ранних стадий родового строя, когда основной акцент делался на саму общину, род как основной залог выживания коллектива при невыраженности разделения внутри рода. (общины).
Дальнейшее развитие приводит к оформлению так называемого «культа предков», являющегося прерогативой более поздних патриархально-родовых отношений. При всей условности такого разделения, существование могильников на поселениях или вне их территории кажется именно той границей, которая должна отделять эти два мировоззренческих уровня. Культ предков, под которым следует понимать поклонение умершим прародителям и сородичам, и прежде всего, семейно-родовые формы такого поклонения, свидетельствует об определенном типе социальных отношений в древнем коллективе, когда основной его ячейкой, залогом выживания, становится индивидуальная малая семья. Планирование зарубинецких поселений, форма и размеры жилищ на них приводили исследователей к мнению именно о такой структуре зарубинецкого общества.
Таким образом, корреляция расположения зарубинецких поселений и могильников позволяет говорить об определенном мировоззренческом уровне этих племен, при котором взаимосвязь живых и умерших родственников представлялась не непосредственным, а опосредованным (через культ предков), когда умерший становился своеобразным медиумом между реальным миром и потусторонним. Расположение могильников вне поселений свидетельствует также о прочном и окончательном оформлении представлений о потустороннем мире, что проявлялось также в планировке могильника, ориентации, обустройстве могил и т.п.
2) Планировка могильников
При рассмотрении планировки зарубинецких могильников мы исходим из упомянутого тезиса о том, что могильники представляли собой своеобразные "города умерших", которые (как и поселения) олицетворяли основную мировоззренческую установку древних коллективов — единство микро- и макрокосма, когда семантика планировки поселений, базируясь на социальном моменте, выполняла функцию социализации, укрощения окружающего пространства, сведения макрокосма к микрокосму. Тезис о представлениях древних относительно поселения (жилища) как своеобразного мирового центра, реализуемый в представлениях о «мировом древе», является ныне общепризнанным и не требует дополнительной аргументации. Роль жилья (поселения) как места свободного от окружающего враждебного хаоса, то есть места упорядоченного, а следовательно, как оберега и защиты от окружающих негативизмов широко освещена в этнографической литературе и зафиксирована археологически посредством четкой пространственной ориентации жилищ и остатков ритуальных действий, которые имели именно упоминаемую выше цель.
Создание микрокосма поселения требовало такого же устройства и могильников («городов умерших»). Внимательность, с которой относились племена зарубинецкой культуры к обустройству могильников, является лишним подкреплением упомянутому тезису. В этом смысле Пироговский могильник является типичным среди таковых в Среднем Приднепровье. Погребения Пироговского могильника занимали относительно горизонтальную площадку, никогда не располагаясь на склонах мыса, обходя неровности самой площадки. Это особенно ясно видно вдоль всей северной части могильника (см. план), где захоронения обрисовывают относительно горизонтальный рельеф.
3) Ориентация погребений
В этом контексте не случайно расположение могильников вблизи воды, а также ориентация захоронений. Традиционной ориентацией для Среднего Приднепровья было расположение могильной ямы по линии восток-запад (широтная ориентация). Хотя на всех могильниках сохраняется и ориентация могил перпендикулярно реке. Причем на некоторых из них придирчивое соблюдение именно такой ориентации приводило к некоторому отклонению от широтной, например, на могильниках Вишенки, Лука. Вероятно, что именно образ реки-воды для мировоззрения племен зарубинецкой культуры был одной из основных мифологем, убедительным свидетельством этому выступает то, что все элементы (знаки) системы связаны с рекой.
Образ воды в структуре индоевропейского мировоззрения зафиксирован в множестве письменных источников и этнографических данных. Сам погребальный обряд индоевропейцев на разных стадиях их существования связывался с водой. Мировой фольклор сохранил многочисленные свидетельства того, что река-вода считалась разделяющей границей нашего и того света. Такой же выступает вода в египетской мифологии, в древнешумерском эпосе, в частности в поэме «В предвечные дни, в бесконечные дни...» (1-25), в древневавилонском сказании о Гильгамеше (таблица IX, 65-70; Х, 101 — 109). Мифологема путешествия в страну мертвых как переправы через (огненную) реку (море) в отношении славянского и европейского эпоса разработана В.Я. Проппом. Роль воды в восточнославянском мировоззрении засвидетельствована Д.К Зелениным. Не прибегая к детальному рассмотрению мифологических сюжетов этой тематики, отметим, что такие представления зафиксированы и археологически (обычай погребения в ладьях, так называемые челноки в раннешумерских погребениях, ростовских курганах донецкой катакомбной культуры). Интересным в этом отношении является и орнамент погребальной посуды срубной культуры, на котором, по свидетельству исследователей, нижний мир, потусторонний мир, отделен от мира живых именно водой .
Вода в мифологиях мира выступает в тройной ипостаси: как первобытный хаос или праокеан; вода, очищающая (оживляющая); вода, приносящая забвение. К кругу представлений о воде забвения принадлежит и известная из фольклорной традиции славянская Забыть-река, куда провожали души умерших. Наиболее выразительно роль воды забвения манифестирована в древнегреческой мифологии в образе Леты и Стикса, отделяющих мир живых от царства Аида. К тому же Стикс – река огненная, что, возможно, объясняет сам способ переправления умершего в потусторонний мир – сожжение, характерное и для зарубинецкой культуры. Таким образом, та неразрывная связь погребального обряда зарубинецкой культуры с водой, зафиксированная археологически, вероятно, содержала под собой пласт подобных представлений о мироздании. Ориентация могил указывала на тот предел, который должен был преодолеть умерший. Аргументом этому может быть и то, что пережженные кости умершего располагались в той части могилы, которая была ближе к воде. На могильниках зарубинецкой культуры встречается и противоположное расположение костей. Так, на Пироговском могильнике расположение костей в противоположной (западной) части зафиксировано в 30 захоронениях (семантика этого обряда развернута ниже). Одновременно с этим соблюдение ориентации восток-запад могло бы служить аргументом в пользу того, где именно в представлениях зарубинецкого населения находился потусторонний мир. На первый взгляд кажется логичным, чтобы такой мир находился за рекой, т.е. на востоке. Однако уровень развития зарубинецких племен, чрезвычайная сложность погребального ритуала позволяет говорить о более высоком уровне абстрагированности их мифологического мышления. Очевидно, значение имел сам принцип, понятие не столько реки, сколько воды, посредством которой умершие отправлялись в загробный мир. Внимательность, с которой зарубинецкие племена относились к ориентации могил можно соотнести с преобладанием ориентации восток-запад над ориентацией север-юг, что считается характерной чертой славянского мировоззрения. То же самое наблюдаем и в Древней Греции, где храмы и захоронения были ориентированы в той же традиции. Погребения в скифских могильниках лесостепной и степной Украины с западной ориентацией также являются доминирующими. Ориентация по линии север-юг, тоже встречающаяся в скифских захоронениях, возможно, является влиянием арийской мифологии, по которой потустороннее царство избранных лежит на севере. В целом доминирование широтной ориентации захоронений является отличительной чертой для народов европейской ойкумены и частично азиатского ареала. Преобладание же оппозиции север-юг, проявляющееся в меридианальной ориентации могил, является характерным для племен индоиранской группы и финно-угорской семьи, и имеет свои специфические причины, засвидетельствованные в Ригведе, позднейшей ведийской литературе и Законах Ману.
Имеется в виду сообщение этих источников о деваяне, то есть пути богов, которая идентифицируется с уттараяной — северным путем:
«когда солнце, поворачивая к северу, находится в северной сфере, оно среди богов, когда оно поворачивает к югу и находится в южной сфере, — среди предков»
На севере на горе Меру находится рай бога Индры у индусов. В том же направлении находится Воурукуша – чудесное море с райским островом раннеавестийских иранцев, Север – место расположения Рипейских гор и страны гипербореев античной литературы, что было прямым заимствованием из скифских мифологических представлений, как это убедительно доказали Бонгард-Левин и Грантовский, которое существовало долгое время в традициях сибирских и финно-угорских племен — потомков северных скифских соседей. Происхождение мифов о северной обители богов и умерших героев исследователи относят к общеарийскому корню, откуда они и распространились по территории Юго-Восточной и Центральной Азии, Урала и даже Скандинавии. Можно отметить косвенно, что меридианальная ориентация некоторых скифских захоронений, захоронений сарматов, алан, очевидно, подразумевала именно такие представления и, возможно, указывала на особый статус или родовитость погребенных.
С ориентацией храмов, святилищ и захоронений неразрывно связывались представления о направлении пространственного расположения потустороннего мира. У большинства племен и народов таким местом был именно запад. Именно на западе расположено царство Аменти у древних египтян. Там же находится и римский Оркиум и Элизиум и древнегреческий Аид, Блаженные Острова, где находятся души героев у древних греков, тоже расположены среди западного океана, так же как и Благородный Остров древних кельтов.
Взаимосвязь ориентации захоронений с представлениями о расположении загробного мира конечно же не была прямой. В каждом конкретном случае его надо оговаривать, и можно согласиться с Е.В. Антоновой в том, что от людей эпохи первобытности следует ожидать большей конкретизации представлений о потустороннем, когда существенными были
«не абстрактные направления, а конкретные ориентиры: окружающие горы, реки и т.п., с которыми могли быть связаны и представления о местонахождении мира умерших»
Именно поэтому нельзя оставлять без внимания социально-экономический уровень развития зарубинецких племен. Не прибегая к анализу взаимосвязи ориентации захоронений с зафиксированными для этих народов представлениями о направлении расположения потустороннего, отметим, что такая связь является необходимым и безусловным элементом погребального обряда. Разделение культур мира по типу представлений и способу захоронения на широтные и меридианальные дает возможность аргументировать именно западное расположение мира умерших в мифологической системе носителей зарубинецкой культуры. Подкреплением этому может служить и тот факт, что сопроводительный инвентарь (посуда) в зарубинецких захоронениях размещался в западной части могилы. На могильниках зарубинецкой культуры есть захоронения и с обратным размещением останков умершего и сопроводительного инвентаря, когда кальцинированные кости – с западной стороны, то есть дальше от реки, а посуда – с восточной. На этом остановимся поподробнее.
Большое количество захоронений на зарубинецких могильниках имеет, как уже отмечалось, анатомическую выкладку кальцинированных костей. В подавляющем большинстве она свидетельствует о западной ориентации умерших (головой на запад). С западной стороны располагалась и посуда. В случаях, когда размещение останков умершего и посуды обратное, и ориентация погребенных — головой на восток (если согласиться с тем, что река-вода была в представлениях зарубинцев границей потустороннего мира и путем к нему), можно говорить об аномальности таких захоронений, путь умершему в мир мертвых затруднялся или делался невозможным. Причины аномального характера этих захоронений могут быть сгруппированы в три блока. Первый: иноэтнические или иноплеменные включения; второй: половая и возрастная дифференциация, имущественная иерархия, социальная статус; третий: преждевременно умершие или умершие неестественной смертью, «нечистые» покойники и т.п. Дотошное изучение сопроводительного инвентаря и антролопологический анализ костей из захоронений такого типа дает возможность отбросить два первых блока причин, ибо 1) в аномальных захоронениях сохранена широтная ориентация и расположение относительно реки 2) характер сопроводительного инвентаря (типы керамики и фибулы) не выбивается из общего круга захоронений; 3) эти захоронения включают как женские, так и мужские, как взрослые, так и детские; 4) среди них имеющиеся детские захоронения с фибулами и взрослые без них; 5) примерно одинаковый набор посуды.
Следовательно, остается третий блок причин, который, по нашему мнению, и мог повлечь за собой появление аномальных захоронений. Выделять из этого блока какой-либо конкретный ряд нет достаточных оснований. Отметим только, что черепные кости одного из таких захоронений на Пироговском могильнике имели отпечатки зубов животного. К тому же ни в одном из захоронений не было полного набора посуды (горшок, миска, кружка). Этнография дает множество примеров захоронений аномального типа третьего блока причин. Ближайшим же археологическим параллелью могут быть захоронения черняховской культуры.
4) Анимистические представления
Погребальный обряд племен зарубинецкой культуры был выражением того круга анимистических представлений, который господствовал в их среде. Этнография свидетельствует очень раннее возникновение представлений о душе, и археологически они фиксируются уже на уровне палеолита. Поэтому вопрос заключается не в том, были ли такие представления у зарубинцев, а в их конкретизации и систематизации. Такая постановка проблемы предполагает ряд вопросов, без ответа на которые ее решение невозможно. Это, во-первых, вопрос о том, что представляла собой могила и для кого она была предназначена; во-вторых, что такое сожжение и как его соотнести с могилой; в-третьих, кому предназначалась сопроводительная посуда; в-четвертых, кому предназначалась жертвенная пища и каким образом она связана (или не связана) с посудой; в-пятых, что означают кости животных, которых сжигали и хоронили вместе (вперемешку) с остатками умершего, как они соотносятся с жертвенной пищей; в-шестых, что означали погребение одних лишь сожженных животных и как это все связано с ориентацией и топографией самих могильников.
Уже сам перечень вопросов свидетельствует о сложнейшей структуре религиозных представлений носителей зарубинецкой культуры.
Посредством распространенного в археологической литературе тезиса о том, что могила представляла собой дом или жилье умершего объясняется конструкция или обустройство самой могилы. При этом не учитывается тот факт, что верования древних о потустороннем мире уже на ранних этапах стояло на гораздо более высоком уровне, чем представления об элементарном "оживлении" умершего. То есть, говоря о могиле как жилище умершего, необходимо выяснить, каким представляли посмертное существование человека. Применение сожжения свидетельствует, что для зарубинцев потустороннее существование не было простой копией существования земного, При переходе к миру мертвых внешние, так сказать, параметры человека не сохранялись и значения, следовательно, не имели. Это вовсе не означает, что обряд ингумации основан на верованиях в необходимость сохранения таких параметров. Просто кремация усиливает идею об изменении этих параметров при переходе к миру мертвых. Это же усиливается в нашем случае и практически полным отсутствием в погребениях орудий труда, вещей домашнего обихода и т.п., то есть вещей, не имевших ярко выраженного сакрального содержания.
Другим распространенным в литературе тезисом является то, что кремация должна обеспечить высвобождение души из тела и беспрепятственный ее отлет к пращурам. Отправной точкой этого является свидетельство Ибн-Фадлана о похоронах руса, где он приводит слова одного из участников ритуала о превосходстве сожжения над трупоположением.
Сожжение обеспечивает мгновенный отлет души в потусторонний мир. Но почему после сожжения кости очищают и прячут в могилу? Остается невыясненным, кто «живет» в могиле и кто «улетает» с дымом.
Эти вопросы подводят нас к самой сущности анимистических представлений зарубинецких племен. Они наталкивают на мысль о существовании в их среде представлений о неодномерной структуре человеческой души, о существовании в человеке нескольких душ.
Такие представления, широко засвидетельствованные этнографией, практически не удостаиваются внимания археологов, хотя для этого есть все основания. Так, римляне считали, что в человеке присутствуют три души: тень, душа предков (ман) и дух. Египтяне видели в человеке четыре души: душа, разум, существование, тень. Иудеи верили в тройственность души – душа телесная, духовная, небесная. Индусы различали мистическую и генетическую душу. Греки различали понятия психе (тень человека) и тимос (совокупность духовных свойств). Представления о тройственном или многочленном составе души у палеоазиатов, финно-угров, бурят, монголов, эвенков подробно изложены в труде В.В.Евсюкова.
Существование сложной структуры души у славян можно считать доказанным. Такие представления сохранились и в более поздние времена, в том числе и на Украине. Характерно в этом отношении цикл представлений украинцев о судьбе.
Этнографами засвидетельствованы представления о трех долях (судьбах) человека:
«1) доля-душа предков, 2) доля-ангел и 3) доля-душа человека или его двойник»
Самые разные и самые сложные в каждом конкретном случае верования о складе души в своей основе сводятся к тому, что в человеке присутствуют по крайней мере две души — небесная, связанная с предками, и телесная, связанная непосредственно с телом или его останками. На наш взгляд, обряд кремации при погребении остатков сожжения в специальном месте на могильнике опирался на верование в душу небесную и душу телесную. Одна улетала с дымом к предкам, другая оставалась в могиле, становившейся её жилищем.
Общеславянские верования о том, что человек после смерти мог превратиться в упыря, если, например, не соблюдать нужные обряды при погребении, а также классификация упырей в одном ряду со скотом (т.е. с началом животным) наводит на мысль, что телесная душа, по представлениям зарубинцев, могла быть, во-первых, в известной степени недоброй, способной причинить зло живым. Именно такой (и при этом тесно связанной с костями умершего) она выступает, например, у монголов, бурят и других народов Сибири и Центральной Азии. Возможно, чтобы избавиться от мстительности телесных душ, в могилу не всегда клались все пережженные кости. На зарубинецких могильниках есть определенное количество захоронений, где нет больших костей конечностей, а именно им у некоторых народов приписывалась особая злоба и мстительность, что нашло свое отражение в богатырских эпосах.
Во-вторых, телесную душу нужно было задабривать и даже кормить. Обычай кормления умерших, широко распространенный в античном мире, наиболее отчетливо проступают в обрядах этрусков и римлян, которые для кормления умерших просверливали отверстия в надгробных плитах. Обычай «кормления душ» зафиксирован на черняховских могильниках. Очевидно, что именно такие представления о телесной душе заставляли зарубинцев класть в могилу так называемую жертвенную пищу — куски мяса крупного и мелкого скота.
Таким образом, сам погребальный обряд зарубинецких племен (кремация с последующим погребением костей) дает основания для реконструкции представлений о существовании в человеке двух душ – небесной и телесной. Однако есть также основания для постулирования верований, связанных с третьей душой. Если небесная улетала с дымом, входила в сонму духов покровителей, вторая, телесная, пожизненно оставалась в могиле у костей умершего, то логично предположить, что существовала еще и третья душа, олицетворявшая образ самого умершего (тень) и какое-то определенное время находившаяся в могиле, после чего отправлявшаяся на запад в царство мертвых. Именно с этой душой связывалась ориентация и расположение могилы, именно с ней, возможно, был связан и сопроводительный инвентарь (посуда) во всем разнообразии его количества и качества. Можно ли предположить, что это разнообразие было отражением индивидуальной личности умершего, принадлежности его к определенной возрастной или социальной группе, то есть связано с третьей душой (тенью)?
В таком случае душа-тень отправляется по реке на запад, а небесная душа улетает с дымом на небо. Нет ли здесь противоречия? Дело в том, что у древних вертикальное и горизонтальное строение мира никогда не мыслились оторванными друг от друга. Напротив, эти две структуры были тесно связаны и взаимовлиятельны. Трехчленная вертикальная и четырехчленная горизонтальная структура мироздания, где все элементы тождественны друг другу, где верх соответствует северу (как у ариев), или западу (как у других индоевропейцев, в частности, славян), а низ – соответственно – югу или востоку, такая структура, реализуемая в представлениях о мировом дереве, характерна для всех народов мира.
В нашем случае сказанное служит еще одним аргументом в пользу того, что в среде зарубинецких племен существовали верования связанные с третьей душой (тенью) – обе души (небесная и душа-тень) отправляются в единый потусторонний мир, но разными путями, что соответствовало их разному назначению.
Структура души человека зарубинецкой культуры по Е.Л. Скибе
Представления о тройственной структуре души содержали под собой социальный момент, связанный с социально-возрастным статусом членов коллектива.
Широко известная у славян система наследования статуса родителей детьми, выраженная в формуле
«четвертый дядя в версту со старшим племянником»,
т.е. равен ему в правах, по мнению этнографов, скрывает в себе более архаичную структуру, когда
«родство было не биологическим по характеру, а социальным, и выражалось оно в терминологической маркировке не индивидуумов, а одновозрастных групп обоих полов»,
«...в переходный период связи между кровными родственниками еще регулировались в соответствии с принципами групповых и возрастных норм: группа «дядей» (трое) соотнесена с группой племянников (трое). Ясно, что каждая группа состоит из двоюродных братьев, то есть, что прямое физиологическое родство еще не учитывается. Таким образом, в каждом «колене» будет по три брата, а четвертый (а, следовательно и пятый) брат оказывается вне какого-либо права, но в позиции равного с первым из следующего колена в случае, например, если этот первый умрет раньше определенного срока»
Такая тройная структура наследования социального статуса типична для периода разложения патриархальных семей и перехода «от общинной собственности больших семей к частной индивидуальной собственности малой семьи». Исходя из планировки поселений зарубинецкой культуры, эти племена находились именно на том уровне социального развития, когда шло разрушение крупных патриархальных семей при дальнейшей дифференциации общины. Общеизвестно, что система социальных отношений в древних коллективах отражалась непосредственно и на представлениях о потустороннем. Поэтому тройная система подражания социальному статусу у зарубинецких племен побуждала к появлению верования о тройственном характере человеческой души.
Вероятно, что анимистические представления у зарубинцев распространялись и на животный мир. Интересен в этом плане зафиксированный на нескольких зарубинецких могильниках (Пирогово, Отвержичи, Лука) обычай класть в могилу пережженные кости медведя – характерный для подавляющего большинства племен и народов евразийского континента. Хронологически он достигает мустьерской эпохи и известен в археологии и этнографии многих народов. Медведь связывался не только с идеей плодовитости, но и с огнем и потусторонним миром. Особенно же почитались его череп и лапы, служившие своеобразными медиумами его магической силы. Мы не можем реконструировать обычаи и верования этого цикла, господствовавшие в среде носителей зарубинецкой культуры, по причине их чрезвычайно широкого распространения, а также потому, что имеем минимальную базу для таких реконструкций. Однако, в вопросе о культе медведя следует особо акцентировать внимание на анимистическом аспекте: почитание медведя у древних сопровождалось верой в душу этого животного. По представлениям древнего населения душой были наделены не все животные. Например, якуты считали, что, кроме человека, душу имели домашние животные, однако она отсутствует у рыб, пресмыкающихся и насекомых. У разных народов перечень обделённых душой животных варьировался, однако неизменной оставалась вера в то, что душу имеет медведь. Причиной такой стабильности возможно, были представления о сходстве медведя с человеком, зафиксированные у всех народов «медвежьего» цикла. Наличие таких представлений в среде зарубинецких племен – очевидно. Что касается других животных, которые в представлениях зарубинцев тоже были наделены душой, то, вероятно, сюда надо включать всех животных, сжигаемых вместе с умершими, чьи остатки размещали потом в могилах вместе человеческими. Для Пироговского могильника такими животными были бык/корова, овца, коза, свинья, мелкие животные, птицы. Расположение кальцинированных костей животных в могиле связано с их «обслуживанием» души-тени, которая отправлялась с водой в потусторонний мир. Животные должны были помогать ей добраться потустороннему миру. В.Я.Пропп убедительно проиллюстрировал участие животных в переправе мифического героя к потустороннему миру. Со сменой форм производства роль животных при переправе тоже изменялась, как изменялись и виды животных, но сущность самих представлений такового типа оставалась неизменной. Интересно в этом плане мнение польской исследовательницы Т. Венгжинович, которая рассматривает размещение животных костей вместе с человеческими как обряд замещения парного человеческого захоронения, что, однако, не противоречит и нашему взгляду.
С анимистическими представлениями о животных в среде зарубинецких племен связаны, на наш взгляд, и захоронения кальцинированных костей только животных (человеческие отсутствуют), обнаруженные на Пироговском могильнике. Погребальный инвентарь этих погребений идентичен обычным человеческим погребениям. Логично предположить две возможные интерпретации животных захоронений: 1) ритуальные захоронения, связанные с тотемными предками; 2) один из видов кенотафов. Обычай похорон тотемного предка, как известно, широко практиковался древними коллективами. Однако в нашем случае мы имеем дело не с ним, и это понятно из самого состава останков погребенных животных. Указанные захоронения вмещали кости разных животных, в некоторых случаях нескольких животных одновременно, что невозможно при погребении тотемного предка. Такая же картина наблюдается и на черняховских могильниках. Остается предположение о кенотафном характере таких захоронений. Однако на могильниках зарубинецкой культуры известны настоящие кенотафы, совсем не содержащие пережженных костей при наличии, вместо этого, сопроводительного инвентаря. Это мемориальные (символические) могилы, устроенные для человека, тело которого по каким-либо причинам невозможно подвергнуть погребению. Причины таких захоронений могут быть двух порядков: 1) человек погиб на чужбине и об этом стало известно родственникам, 2) человек погиб таким образом, что тело его невозможно похоронить. Причины первого порядка приводят нас к мнению, что какая-то часть зарубинецкого населения участвовала в военных столкновениях или походах в отдаленной местности. Это в принципе противоречит как характеру самой зарубинецкой культуры, так и уровню вооруженности зарубинецких племен. Что касается причин второго порядка, то людей, погибших не своей смертью, считали «нечистыми» и хоронили по определенному обряду, о чем говорилось выше. Все указанное приводит к выводу, что кенотафы в действительности не являлись мемориальными захоронениями, прояснить вопрос о том, чем они были на самом деле, могут, в определенной степени, обряды замещения, хорошо зафиксированные у народов среднеазиатского региона. Для того, чтобы предупредить смерть детей или взрослых, которым это угрожало, таджики и узбеки, например, забивали и варили специально выкормленного барана, мясо раздавали старикам и мулле, а кости собирали в мешок, который назывался саваном, и закапывали под порогом комнаты супругов или на старом кладбище. При опускании мешка с костями в яму муж должен был сказать: «Пусть это будет последним погребением моего ребенка». В древнем Вавилоне, чтобы упрекнуть смерти во время болезни, необходимо было послать богине мира мертвых Эрешкигаль козленка, заменявшего человека. Мы далеки от того, чтобы проводить какие-то прямые параллели между зарубинецкими захоронениями и вышеприведенными обычаями, однако, сам принцип не может быть отвергнут. К тому же размеры могильных ям подавляющего большинства «кенотафных» захоронений, например черняховской культуры, позволяют исследователям интерпретировать эти захоронения именно как детские. На зарубинецких могильниках этого проследить, к сожалению, нельзя, потому что размеры могильных ям как взрослых, так и детских захоронений практически не отличаются.
Таким образом, вполне возможно, что и зарубинецкие захоронения, не содержащие костей вообще, и содержащие исключительно кости животных относятся к одному ряду ритуальных захоронений, которые имели целью заместить погребение тяжелобольных или детей (при значительной детской смертности), которым это угрожало. Поэтому и исполнены они по всем правилам погребального обряда. Интересными параллелями в этом плане могут быть могильники киевской культуры, так, как их трактует М.Б.Щукин), При всей условности его подхода необходимо учесть бесспорное наличие «поминальных» захоронений в киевской культуре, где обнаружены только пережженные кости животных.
Отдельно следует остановиться на семантике урновых захоронений. При решении вопроса о происхождении самого обряда захоронения в урнах мы исходим из того, что:
1) знаковая система погребального комплекса строилась по основному принципу мифопоэтики и, следовательно, при всей вариативности урновых захоронений все они порождены одинаковым семантическим полем, базировавшимся на определенных общих психологических законах;
2) кремация в урнах и ингумация в урнах (широко известная из других археологических культур) относятся к одному семантическому ряду. Об этом свидетельствует как сам характер обоих типов захоронений, так и анатомическая выкладка в урновых кремациях;
3) захоронения в урнах не могут быть интерпретированы как своего рода «пища для бога смерти». В общем, связь урны и кухонных сосудов кажется несколько натянутой, если вспомнить, что урнами часто служили амфоры и посуда явно непригодна для приготовления «пищи», а также глиняные модели жилищ, что совершенно противоречит взаимосвязи «урна-кухонная посуда»;
4) сомнительными представляются и попытки связать урну с идеей реинкарнации, где урна была бы прообразом материнского утробы. То есть, если такая связь и существовала, то она явно не была доминантной, учитывая разнообразие типов самих погребальных урн.
Как уже отмечалось, ямы урновых захоронений имеют в большинстве своем круглую или близкую к круглой форму, то есть они лишены четкой пространственной ориентации (она не является для них обязательной). Таким образом, семантика урновых захоронений должна включать как минимум два момента: происхождение самого обряда захоронения в урнах и связь таких захоронений с ориентацией. Мы склонны считать эти два момента не просто совмещенными, но связанными причинно-следственными связями. Общая функция ориентации захоронений (как и жилищ на поселении), заключавшаяся в социализации (упорядочивании) окружающего пространства, могла быть опущена лишь в одном случае, когда объект этой функции (остатки умершего) включался в уже готовую (упорядоченную) структуру. Показателен в этом плане тот факт, что в археологических культурах, где погребальные комплексы размещены в жилищах, сами останки погребенных были ориентированы либо к центру жилья, либо не имели определенной ориентации). Ориентация не соблюдалась, поскольку функцию социализации пространства выполняло само сооружение. Вероятно, что в случае с урновыми захоронениями зарубинецкой культуры мы имеем дело с подобным явлением, когда эту функцию выполнял сосуд-урна, которая представляла собой готовое упорядоченное вместилище. Интересно также то, что в культурах с массовыми захоронениями в жилищах, подавляющее большинство погребенных составляют дети, равно как и подавляющая часть урновых захоронений зарубинецкой культуры являются погребениями именно детскими. В этом смысле мы склонны считать, что погребение в жилищах и погребение в сосудах-урнах являются явлениями одного порядка. Аргументом в пользу этого тезиса может быть еще и то, что во многих археологических культурах, близких к зарубинецкой по хронологическому диапазону, урнами служили именно глиняные модели жилищ.
Урновое погребение (Пирогов)
Ямное погребение (Пирогов)
Тот факт, что урновыми захоронениями на зарубинецких могильниках являются преимущественно детские (90-91%), может быть объяснен самим социальным статусом малолетних детей в древних коллективах, когда
«в начальный период жизни ребенок считался особенно беззащитным перед злыми духами, обитателями того мира, который он недавно покинул»
Поэтому и пространство, куда помещали кости ребенка после смерти, должно было быть упорядоченным по-особому — отчетливее, ощутимее, что и достигалось при помощи сосуда-урны.
5) Семантика керамического комплекса
Прежде чем рассматривать семантику керамических комплексов Пироговского могильника, следует охарактеризовать его в целом.
Основным видом керамики могильников зарубинецкой культуры являются лощеные сосуды, составляющие в среднем 80% от общего количества, в то время как на поселениях мы наблюдаем обратную картину. Различается и процентное соотношение типов сосудов. Среди лощеной посуды на поселениях преобладают миски, на могильниках они занимают второе место по количеству после горшков (исключение — Верхнее Приднепровье). На существенные отличия между керамикой поселений и могильников обращал внимание Е.В.Максимов.
При сопоставлении керамических комплексов могильников и поселений обращают на себя внимание отличия в качестве изготовления керамики. Посуда из захоронений отличается более низким качеством лощения, худшим обжигом, недостаточной прочностью, незначительным количеством или отсутствием примесей, предупреждающих деформацию и усадку изделия. Большинство сосудов из могильников асимметричны, часть неаккуратно изготовлены.
Наиболее существенным отличительным признаком керамики могильников является ее размер в типологическом сравнении с керамикой поселений. На могильниках преобладает посуда значительно меньших размеров, что, вместе с другими факторами, делает ее полностью непригодной к употреблению, особенно это характерно для мисок, которые в среднем вдвое меньше таких же с поселений, показательным в этом отношении является сравнение мисок из взаимосвязанных комплексов — поселения Бабина Гора и могильника Дедов Шпиль. Подобное наблюдаем и на материалах Чаплинского городища и могильника. На первом диаметры венчиков мисок колеблются от 26 до 31 см, на втором — от 14 до 26 см. Такие же результаты имеем при сопоставлении материалов из памятников одного хронологического диапазона (поселения Пилипенкова Гора, Корчеватовский, Пироговский могильники).
Отличительной особенностью является наличие в погребениях наборов керамики, изготовленной одновременно. Кроме того, погребальная посуда отличается разнообразием формы, она чаще и богаче орнаментирована.
Использование в погребальном обряде специально изготовленного инвентаря хорошо известно в археологических культурах широкого хронологического и территориального диапазона. О незаурядной роли керамики в погребальном обряде свидетельствуют этнографические данные. Для погребений чаще всего использовалась определенная, специально изготовленная или новая керамика.
Учитывая вышесказанное, факт изготовления зарубинецкими племенами специальной погребальной посуды вряд ли может быть подвергнут сомнению (при этом, конечно, не исключительно, что в составе погребального инвентаря могильников присутствует и незначительное количество бытовой керамики). Как уже упоминалось, вариативность керамического набора может быть соотнесена с социальным статусом или индивидуальностью погребенного. Отметим также, что знаковая система керамического комплекса характеризуется определенной ритмичностью, в которой одни элементы являются предзаданными (алгоритмическими) по отношению к другим. Изучение погребального керамического комплекса свидетельствует, что таким элементом (алгоритмом) в погребальных комплексах выступает именно горшок. Он является обязательным для всех захоронений (из 197 инвентарных ямных захоронений Пироговского могильника только в восьми захоронениях отсутствует горшок), т.е. является основным, доминирующим и необходимым элементом. Обязательность его заключалась в тесной связи с самой могилой, когда ее общая семантика (жилье для умершего) нуждалась в мифологическом подкреплении. Показательны в этом отношении три захоронения Пироговского могильника, где горшки содержали древесный уголь. Вероятно, что таким образом олицетворялся домашний очаг – мифологический и реальный центр любого жилья.
Рассматривая идеологические представления племен зарубинецкой культуры, мы не можем пройти мимо пласта мифологем, выраженных в орнаментации и формах посуды, украшений. (Рис. 6,7). Однако сложность этой проблемы состоит в том, что в данном случае мы имеем дело не со знаками вовлеченными в систему, где повторение определенных знаков и их алгоритм могли бы дать ключ к их адекватному толкованию, а с единичными символами, вырванными,так сказать, из контекста идеологии как знаковой системы. Диалектика знаков подобного типа такова, что при минимальных, схематических, упрощенных параметрах они являются результатом чрезвычайно сложности, абстрагированности их психических факторов. То есть, чем проще знак – тем более сложные и абстрагированные причины его породили. Мы имеем дело со полисемантическими знаками, любое истолкование которых будет страдать однобокостью и неадекватностью. Вместо этого, с уверенностью можно сказать, что само наличие в погребениях, скажем, фибул свидетельствует о существовании представлений, согласно которым острые предметы выполняют защитные функции.
Прагматика знаковой системы погребального комплекса (выводы)
Погребальный комплекс был системой синкретической. Синкретизм ее заключался в полисемантичности самых знаковых элементов этой системы, когда каждый из них, символизируя свой круг понятий, отождествлялся с ними и, одновременно, служил функцией в общей мифологической дихотомии мира.
Прагматика знаковой системы погребального комплекса была обусловлена ее семантикой. Как отмечалось, погребальный комплекс состоял по основным принципам мифопоэтики, и, следовательно, может быть охарактеризован ими. Известно, что такими принципами мифопоэтики являются метафоричность (метонимия), ритмичность (повторяемость мифа), сюжетность, наличие действующего начала и включение специфического времени и пространства.
Мифологический микроскосм могилы был копией микрокосма жилища со всеми его элементами, прежде всего ориентацией и центром. В жилище таким центром была печь, а в могиле (у зарубинецких племен Среднего Приднепровья) – горшок. Сама организация могилы (как и жилища) содержала в себе представление о первоначальной горизонтальной дихотомии мира, творении его путем деления на свой (упорядоченный) и чужой (исполненный хаоса). Вертикальное строение мира фиксировалось самим расположением могильника: гора (небо – обитель богов) и вода (низ, потусторонний мир). Взаимосвязь этих двух понятий проступает в погребальном комплексе достаточно определенно. Умерший сориентировался к небу (кремацией) и к низу, воде (самой могилой), что соответствовало его роли посреди, между миром живых и богами и между соплеменниками и пращурами. Это отвечало и представлениям о неодномерной структуре человеческой души. Мифологема путешествия к потустороннему миру (присутствующая во всех мифах погребального цикла) отождествлялась, вероятно, с размещением костей погребенного — ближе к воде и костями животных, которых сжигали вместе с покойником. Очевидно, она подкреплялась и анатомической выкладкой костей, имитирующей положение умершего – в вытянутом состоянии на спине – состояние посмертного путешествия. Расположение потустороннего мира фиксировалось западной ориентацией умерших и расположения могил относительно реки. Черты «того» мира «прочитывались» через мифологему реки-воды и через отбор погребального инвентаря. Как отмечалось, отбор этот не был случайным, ведь все предметы, положенные в захоронение, характеризуются хтоничностью. Таковы медные, бронзовые предметы (в нашем случае — фибулы). Так же непосредственно связанной с землей потусторонним миром, является керамика (мифологическая связь гончаров с «тем» миром — широко известна по этнографии). Четкое взаиморасположение остатков умершего и сопроводительного инвентаря, а также системность в отборе этого инвентаря выражали ту ритмичность, которая, по представлениям зарубинецких племен, олицетворяла мировой порядок.
