Три июльских вечера с Мариинской оперой.
Руслан – это опера «Руслан и Людмила» Глинки. Тристан – опера «Тристан и Изольда» Вагнера. Мазепа – опера «Мазепа» Чайковского, и это всё проекты Мариинского театра, на которых автору этих строк довелось побывать в июле. Это проекты текущего репертуара – не премьерные, однако информационный повод поговорить о них всё же есть. Мариинская постановка «Руслана и Людмилы» пожаловала в Москву на Историческую сцену Большого театра России, и рецензент приобщился к ней 17 июля, а за двумя другими пришлось ехать в Санкт-Петербург. Главной целью визита в город на Неве на сей раз стал Пятнадцатый Международный конкурс молодых оперных певцов Елены Образцовой (начиная со второго тура и до финала), но, по удачному стечению обстоятельств, в его окна удалось выбраться и на «Тристана и Изольду» (Концертный зал, 25 июля), и на «Мазепу» (Историческая сцена Мариинского театра, 26 июля).
«Всякое дерево, не приносящее доброго плода,
срубают и бросают в огонь»(Мф. 3, 10)
Когда мы говорим о таких плачевных плодах нашей цивилизации, как кризисы и проблемы, особо обострившиеся к концу ХХ века – экологические, социальные, политические, геополитические, религиозные и пр., нам следует, наконец, задать себе вопрос: если «дерево познается по плоду» (Мф. 12, 33), то каково же дерево цивилизации, что приносит такие плоды. «Так всякое дерево доброе приносит и плоды добрые, а худое дерево приносит и плоды худые. Не может дерево доброе приносить плоды худые, ни дерево худое приносить плоды добрые» (Мф. 7, 17–18).
В последнее время, как в российской, так и в белорусской историографии[1] и публицистике[2] стала набирать популярность идея о неславянской, а точнее, балтской, этнической атрибуции упоминаемого в древнерусских летописях этнополитического союза кривичей. В этой связи имеет смысл вернуться к вопросу об этнической принадлежности летописных кривичей и попытаться верифицировать аргументацию сторонников «балтской» гипотезы.
Многие церковные праздники отмечают ныне как верующие, так и неверующие граждане. Как для первых, так и для вторых, праздники эти представляются только лишь христианскими, ибо в народном сознании они четко ассоциируются именно с распространенной сегодня конфессией. На самом же деле, большинство современных религиозных праздников, подчас с точным совпадением дат, проистекают из более древних языческих празднеств.
Значение язычества часто склонны преуменьшать, называя сам интерес к нему и его изучение искусственными, вызванными к жизни лишь некоей модой или же конъюнктурой политической борьбы. Такой подход неправомочен хотя бы по той простой причине, что любая нация, любой народ не могут в должной мере осознавать себя без четкой исторической причинно-следственной связи. Получается же так, что, с охотой цитируя слова Пушкина о том, что можно и должно гордиться славою предков, на деле мы не всегда следуем этим словам классика, позволяя себе выборочный интерес к истоку родства с языческим прошлым является первейшим условием всякого национарии, выборочную славу и выборочных предков. То есть осознание своегльного самосознания и русского самосознания в том числе.
Как обычно уточнение:
Данный пост не актуален для тех, у кого язычество является непрерывной линией перешедшей в наследство от предков, а также для малых народностей, у которых язычество является частью мировосприятие и общества, в котором они живут.
В "царские" времена имя Фёдора Григорьевича Солнцева гремело по всей России. Сын крепостного крестьянина, задолго до отмены крепостного права "вышедший в люди" и своим трудом и талантом, а также неизмеримыми заслугами перед русской архитектурой, заслуживший потомственное дворянство, пользовался во всех образованных слоях общества обоснованным авторитетом и уважением. А в советские времена это имя оказалось прочно забыто, как ни парадоксально, по этим же самым причинам. Новым поколениям, фактически, только предстоит заново открывать для себя фигуру Фёдора Солнцева и его деяния. В этом поможет музей Фёдора Солнцева, находящийся в академическом посёлке Борок Ярославской области.
Задача — написать о самом первом периоде существования некоторого культурно-идеологического комплекса (будь то религия, набор верований, культурная тенденция и пр.) — неминуемо предполагает наличие у автора четкого представления о возникновении явления, его ранних состояниях, в которых в свернутом виде уже заложены последующие возможности развития и т.п., то есть, упрощенно говоря, предполагает в авторе ощущение некоторого единства описываемого феномена, его протяженности в истории и логики развертывания, увиденной как некая картина прошлого в перспективе нынешнего научного умозрения и современной базы данных.
Елень, поражённый стрелою, много веков грустит на древнем гербе Донского казачества, с надеждой смотрит на современных людей и ждёт спасителей.
Первая половина двадцатого века, Западная Европа: две супер кровавые мировые войны, которые пересекают мечты Жюля Верна и Герберта Уэллса о благих возможностях техники; наступление стали, нефти и фондовой биржи, гибель Бога, автора и искусства, кризис науки, логики и философии. Не случайно, а вполне ожидаемо, почему именно тогда, посреди безжалостного «сумрака Европы», ярко вспыхнула вечерняя заря – родился эпос, утверждающий кардинально противоположные ценности.